Повесть послехронных лет. Владимир Иванович Партолин
хвате оторвать от ковра. Он одного со мной возраста, как и я, носит зубной протез, такой же бюгель, только ещё и пластичатый. На ученьях в схватке моих десантников с застукавшими их бойцами хозвзвода противника мне удалось проредить ему зубы, так другим днём в тире на татами он, скрутив меня болевым приёмом, пальцами повыдёргивал мои. Хорошо, только нижние, верхние оставил. Зубы все шатались: я надысь лбом метил прапорщику в нос, а попал в лоб – бычьей кости, как оказалось.
Силыч языком отщёлкнул протезы и положил на полку к очкам, дал тем самым понять, что сейчас он не кладовщик какой-то, а каптенармус, не Силыч, а прапорщик ВДВ Силантий Лебедько. И, что быть драке, а не обычной разборке «потешной», какие случались в казарме после отбоя. Однажды я застал роту за потасовкой и показал салагам, как впредь развлекаться: подушку за угол в руки… и по голове обидчику. Подушками! По-ду-шка-ми! Это только в кино герой (салага), поверженный в челюсть мастером каратэ (дедом), встаёт с пола, как ни в чём не бывало, с царапиной на лбу и ухмылкой на устах.
Всё время моих гляделок с Силычем полеводы оставались на местах, за происходящим наблюдали настороженно, переглядывались молчком.
Камса из угла прополз – на четвереньках задом наперёд – вдоль скамьи с полеводами и в центре зала вырулил на жар из камина, переместился к корзине из арматурного прутка для хранения растопки, в которую, свернувшись калачиком и зарывшись головой в сушёную рыбёшку, улёгся: предусмотрительно пьяница нашёл себе укрытие.
Я, всё ещё зачарованный удивительным исчезновением китайца, высматривал беглеца. Выход в тамбур кладовщиком блокирован, окна вагона парусиной заделаны, оставалось – сиганул в кухню через дверь, в которую кашевар, оставив настежь открытой, бросился испытать мой хук. «Востёр китаец» заключил я.
Вытащил из корзины и усадил фельдшера за стойку с каминным инструментом. Настоящим, не фальшивым, как та укладка из поленьев с языками пламени, что нарисована масляными красками по металлической сетке – заслонке, за которой истопник скрывает в топочной камере противень с растопкой. Не без оснований опасался я, что корзину в пылу драки, обрушив заслонку, сметут в огонь – сожгут фельдшера ненароком. Камса с достоинством оценил мою заботу и новое место укрытия: протянул мне пятерню. Пожимать руки я не стал, скрестил свои на груди, закатав прежде по локоть рукава тельняшки, и выжидал развития событий.
Лебедько кашлянул – погасла одна плошка.
Все замерли.
Гаркнул – погасла плошка вторая.
Зашептались, загомонили.
Кабзон, переломившись в пояснице, положил на стол между котелками кулаки, походившие в полумраке на пудовые гири. Ростом бригадир чуть ли не вровень кладовщику, широкой кости, но худой без толики на теле жира. Жилист до безобразия, как какой баскетболист студенческих команд в колледжах штатов.
Селезень первым махнул к верзиле, теперь не к старшему бригадиру Кабзону, а всё к тому же старшему сержанту Йосифу Кобзону, заму ротному