Письма с Марса. Часть 1. Владимир Ручкин
его Первого Секретарь Величества. Но это так, немного здравого цинизма.
Эта огромная система Лабиринта не хочет, и не будет работать иначе. Не будет работать для добра – добра понятного нам! Вероятно, у него даже есть оно, но это его добро и его любовь.
*Закладка между листами – «Аки тать в нощи», «Аки лев рыкающий»?
Хочет ли Лабиринт кому-то помочь? Нет. У него нет понятий «помощь», «дружба». Знаешь, как лабиринт называет людей? – «дасью». Старожилы говорят, что Ему чужды многие проявления человеческой самости…
И все эти связи, щупальцы-нити, неизвестно какого хозяина, задействованные на нашу реальность, на нашу жизнь и решающие – «что, где и когда», посредством непонятных нам инструментов влияния, которые мы называем по глупости то причинно-следственными связями, то судьбой, то воздаянием за грехи.
Лабиринт выдает нам теневые программы, «три-камуфляжи» а-ля Ж. Валле, потому что они действуют весьма эффективно и глубоко и по сегодняшний день. Особенно восторженным он посылает прекрасных сильфид; христианских девственниц – мечту суровых и бесстрашных рыцарей с кровавым крестом на груди; мудрых светловолосых «олли»…
*Закладка между листами – «Где тот источник всех метаморфоз, откуда мы пришли?».
Самонадеянность и алчность ума от магов Магриба до современных садху, «торчащих» в подворотнях Питера и Москвы, ты всегда востребована…
– На этом первый скреп писем заканчивается —
***
Монастырь, или «Хожения отца Алипия в N-скую пустынь»
Дневник.1988 г.
Страница.
…Когда солнце клонится к закату и одинокий путник преисполняется бодрости в надежде найти приют к ночи, не подозревая, что впереди у него Ночь бытия, так и я грешник, в сединах одряхлевший все надеюсь отсрочить встречу со Господом. И не знаю ни срока, ни места своей кончины.
И сподобил меня Господь стать невольным свидетелем дел, явленных в N-ском монастыре по Его Святой воле. И возжелал я описать то, что видел и слышал, пребывая в младых летах.
Написал я эти строки и пришел в некоторое недоумение. Это ли я, этими ли словами я разговариваю, молюсь. Нет, не мое это все, не мое! Вот и отец Кирилл выговаривал мне: «Ты, брат Алипий, лучше своими словами излагай, а то черте-что несешь, прости Господи, и сам не понимаешь что». Хороший человек был отец Кирилл, душевный. Помню, на Вечерней я ему часто в алтаре прислуживал. Так он, когда я ему уголек разожгу и в кадило положу, перед «Честнейшую херувим», говорит: «Иди-ка ты брат Алипий, благословясь, по своим делам, не нужен ты мне здесь. Иди с Богом…
Надо здесь сказать, что «Алипий» это как бы прозвище для меня. Так одного монаха иконописца звали. А ко мне оно прилепилось за мое сильное желание научиться иконы писать. В свое время я очень досаждал настоятелю, – направь, да направь меня иконописному делу учиться. Учиться так и не получилось, а прозвище прилепилось. С тех пор меня и по имени перестали называть. Ну,