По ту сторону жизни, по ту сторону света. Виталий Храмов
моей безмятежности.
Когда мне это надоело, а варево было готово, открыл глаза, сел.
– Владыка! – кричит Чижик, срывающимся от страха или от волнения голосом. – Нежить!
Похоже, он подумал, что я тупо проспал нападение Бродяг.
– И чё? – удивляюсь я. – Первый раз, что ли? Ну, Светило – в небе, ну, Пустошь, ну, день сегодня безветренный, ну, Бродяги. Чё орать-то? Ты ковырялку-то свою убери. А то потеряешь. Папенька заругает. Родовой клинок, небось. Иди лучше, каши пожуём. Музыкант, вон, на всех наварил, а братва ещё трётся где-то. И вы, молодые люди, перестаньте коней дёргать. Никогда Бродяг не видели?
– А если мужики – не сдержат? – удивляется один из них.
– Ну, не сдержат, так не сдержат, – пожимаю я плечами, кивнув Дудочнику, принимаю от него миску с кашей, доставая из сапога композитную ложку, выращенную анадысь из брони на бедре, разворачиваю тряпочку, в которую ложка была завёрнута.
– Эй! Народ! – кричу я мужикам. – Того вон Бродягу, красивого, ко мне пустите! Он совсем чистый, не будет вонять!
Мужики разбегаются. Бродяга прыгает. С визгом. И рассыпается на составляющие прямо в воздухе. Черепушка докатывается до моих ног. С гэканьем отправляю её, как футбольный мяч в ворота, в Пустошь.
– И незачем так орать, – говорю я набитым ртом. Под рёв торжества мужичьих глоток. Тем более что и поток Бродяг «иссяк». Остальные пошли бродить по своим делам. А мужики потянулись к нам. Дудочник каждому бросал по ложке каши. Причём не у каждого даже была тара столовая. Некоторым кашу накладывали в сложенные чашечкой ладони. А я морщился. Прямо в грязные руки! Даже у женщин грязные.
Кочарыш пригнал три воза уже на вечернюю стоянку. Три огромных воза, белых от остатков каменной пыли и камня, который на них перевозили, с мощной рамой, с крепкими и высокими бортами, с толстыми и огромными колёсами, оббитыми медными полосами-шинами. В каждой – по два быка.
– А кормить их чем? – вздыхаю я. – Где коров этих пасти?
Потому и медленно шли, что бык – животина тягловая, а не беговая. Но наш темп марша и не сильно отличается.
– Вещь!
– Я! – отвечает сияющий Кочарыш.
– Народ весь извёлся, – говорю я и киваю головой на мужиков, – поработай с людьми, поясни им, что такое – хорошо, а что такое плохо. А я послушаю. Заодно узнаю, как ты сам усвоил урок. Вперёд! Стоп! Назад! Слушай новый урок. Урок короткий. Кто не работает, тот не ест. Кто не ест, тот не есть. Улавливаешь логическую цепочку?
– Кто не работает, того нет! – хмыкает Кочарыш. – Кто не с нами, того мы в упор не видим!
– Урок окончен! Вперёд! – киваю я и махнул рукой, отпуская вещь.
Опять падаю на расстеленный плащ, руки за голову. Когда я «вне себя», тогда мне вовсе не надо глазами смотреть. Вижу не только, что все делают, не только слышу, что говорят, а даже чувствую, что при этом испытывают.
Хотел сказать «что думают», но оказалось, что не все присутствующие ведут осмысленный образ жизни. А я ещё хотел их поспрашивать, почему они перешли на «тёмную сторону»!