Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны. Мариз Конде
Понимаешь, я ведь не истинный мусульманин.
Я не верю, что встречусь со своей любимой в раю и обрету все то, что потерял. Я знал, что потерял ее навсегда и что счастье мое кончилось. Поэтому я вернулся во Францию, где стал обивать пороги Министерства образования. В конце концов я получил место в одной жалкой школе в самом убогом квартале. И, к моему удивлению, тамошние дети, и мальчики, и девочки, очень меня полюбили. Им была интересна вся моя жизнь. Они хотели побывать в странах, где побывал я. На уроках я рассказывал о своих приключениях и убеждал самых упорных из них обязательно выбрать собственный путь. Но увы, директор школы невзлюбил меня. Он на меня донес. Остальное ты знаешь.
Да, Иван-то знал. Как гласила расхожая пословица: пришла беда – отворяй ворота.
А вот его сестра Ивана, напротив, жила счастливо. Она была красива, лучше всех успевала в классе по французскому, математике и была первой в спорте, поэтому недавно ее выбрали капитаном школьной сборной девочек по волейболу. А еще она с детства отличалась красивым высоким голосом и стала солисткой хора. Однажды, когда Ивана выступала в церкви прибрежного городка Дурнó, что в двадцати километрах от Ослиной Спины, ее заметил профессор музыки на пенсии; он разучил с ней «Аве Марию» Гуно и Шуберта, и с этим репертуаром ее пригласили в Гвиану, чтобы она спела в церкви города Апату, где в первых рядах восседали сплошь чернокожие. Всем известно: чтобы чувствовать себя счастливым, надо просто на многое закрывать глаза. И Ивана обладала этим «умением». Именно поэтому она словно не замечала, в какой ужасающей нищете проходит ее детство, и убеждала себя, что однажды все изменится. Именно поэтому не желала она видеть, как мать увядает и блекнет от изнурительного труда на сборе сахарного тростника или за прилавком на рынке. Она внушала себе, что настанет время и она изменит судьбу, предначертанную ее матери. Была только одна вещь, в которой она не была с собой честна: ее чувства к брату. Напрасно старалась она объяснить их естественной близостью, как у всех двойняшек; нет, она знала, что это ненормально. Бывало, что она еле сдерживалась, просто глядя, как он, набросив свою старую черную рубаху, подметает во дворе и вокруг дома; все ее тело покрывалось мурашками, стоило их пальцам соприкоснуться, передавая пиалу с кофе или кусок грубого хлеба. Сознавая, что происходит, они ни разу не позволили себе ни одного неосторожного слова, ни одного откровенного жеста. Но она знала, что этот непотухающий пожар истощает и пожирает их обоих изнутри. С тех пор как Иван стал уходить по утрам в «Каравеллу», она ласкала себя и кончала по многу раз, потому что стала видеть его намного реже.
Однажды, когда она возвращалась с ручья с наполненной водой плетеной бутылью на голове, ее чуть не сбил с ног красный мопед «Мотобекан» – он буквально налетел на нее.
– Эта ноша совсем не для вас. Вы слишком прекрасны! – закричал водитель. – Позвольте, я понесу ведро вместо вас.
Ивана с удивлением узнала Фостена Флеретта, сына булочника Манолó. То был мулат, занимавший в поселке