Корабль Тесея. Ильдар Абузяров
я раньше жил со своей женой.
Мы стояли, задрав головы, и долго смотрели на четыре горящих окна. И в этот самый момент на Малой Морской, когда часы на башне здания Думы отсчитывали переливом очередной прожитый час жизни, я вдруг жутко позавидовал Алистеру. У него есть эта возможность, это счастье, эта надежда стоять вот так и смотреть на окна своей любимой, на горящий огонек, на маяк-фонарь, разложенный на четыре плоскости стекол. А передо мной лишь беспросветная стена пустоты и черноты.
– Там, – пояснял он, – детская. А там – кухня. Жена наверняка сейчас что-нибудь стряпает для детей. Потом они перенесут все в гостиную на подносах. Накроют скатертью стол. Сядут все вчетвером. Потом посмотрят телевизор, а перед сном почитают книжки. Так всегда было по субботам. Хорошо, тепло, красота.
– Почему вчетвером?
– Она, Маша с Мишей и ее новый муж. Мужа зовут Александр. Все дело, видимо, в этом. Я всегда хотел, чтобы меня звали Александр, как Македонского. Завоеватель, сын египетских богов и все такое. И жить я хотел бы где-нибудь в Александрии, в столице династии Птолемеев. И тогда у нас с Тамарой все сложилось бы по-другому. Возможно, мы до сих пор жили бы под одной крышей.
– Так ты поэтому называешь себя Алистером? Чтобы быть ближе к Александру?
– Типа того, – ухмыльнулся Алистер и снова уставился на горящие окна.
И тогда я понял, какой силой обладал этот братишка. Он обладал силой любить, даже если его откровенно предали, силой прощать, силой настоящего мужчины.
В принципе, эту историю можно было бы закончить на этом моменте. Потому что все остальное было бессмысленно. И потому что на меня накатила огромная депрессия. Но мы скорее по инерции наматывали уже третий круг по городу, любуясь одними и теми же зданиями и людьми, сделанными будто по лекалу…
– Тебе хорошо, – заметили, – ты платонист, поэтому веришь в некий идеал, в идею. А с верой легче жить.
– Я скорее как человек науки аристотелевец. Но сути это не меняет. Любой предмет, вещь состоит из идеи и материи. Материя – это то, что отличает нас друг от друга и отодвигает от идеи. Но к идее мы стремимся вернуться.
– К идее самих себя?
– В том числе. Жизнь всех вещей мира, жизнь всего сущего направлена от материи к эйдосу, к его сущности или идее. Поэтому-то мы так мечемся, бегаем, как пони, кругами, растем, как дерево, устремив ветки к небу, и все ради движения к самому себе или своей сущности.
– А как же стремление к женщине? – вспомнил я о Мелиссе и о том, как я нарезал круги по Питеру в поисках ее. Да и Алистер привел меня к дому жены.
– Женщина и вообще любой другой человек – наше зеркало. Зеркало заднего вида на машине, в которое мы смотримся иногда по дороге к цели, – подтвердил он мои догадки, и я подумал, что, с другой стороны, все только начинается. И мы еще можем сделать и четвертый круг, и пятый.
– Где ты живешь? – Мне очень не хотелось расставаться с Алистером. – Давай я тебя провожу.
– Сейчас