Скорлупы. Кубики. Михаил Елизаров
терпит, потому что Санёк умеет наклянчить всей Троице на пропитание, и они всегда с пивком или каким другим алкоголем.
Миловидной Тамарочке лет тридцать, она то ли отёкшая, то ли пухленькая. Причёска – аляповатое каре. Но главное, Тамарочка жалостливая. Если у Санька в силу слабости организма случаются проблемы с полноценной эрекцией, Тамарочка его не гонит и не насмешничает. А Санёк и без мужской силы умеет быть ласковым, как котик.
Терентьич, вызнав кое-какие интимные подробности, дразнит Санька “постельным (сокращённо – “пост”) структуралистом”. Ревнует к Саньку. Говорит: “Мы с Тамарой ходим парой”, – намекая как бы, что Санёк в троице лишний. То есть охуевшее Творение пытается оттеснить Санька и тут.
– Пошёл в жопу! – огрызается Санёк. – За каким-то хером ещё структурализм приплёл…
– Да потому что чей-то язык, как универсальный феномен, – издевательски щурится Терентьич, – обладает субстанциональностью в одном лохматом месте…
– Пошёл нахуй, сука ебучая! – взвивается Санёк.
– Допиздишься, лилипут!
– Отдавай, гад, пиво! Я покупал, не ты!
– На, бля! Получил?! Теперь доволен?!.
Дело-то было аккурат возле Бездны, на ящиках. Сидели вдвоём, без Тамарочки. Терентьич сам не понял, чего так психанул и приложил тщедушного писклю Санька бутылкой по башке. А тот остался сидеть, словно ничего и не произошло. Даже крови не было почти. Со стороны выглядело, будто Санёк пригорюнился, как сказочный Иванушка – буйну голову повесил.
Терентьич в гневе побродил вокруг гаражей, остыл и вернулся. Санёк всё сидел на ящике. Рядом валялась “розочка” расквашенного “пузыря”. Бутылка Санька, едва початая, по-прежнему стояла у него в ногах.
– Ну чё, махатма ёбаная? – бодро сказал Терентьич, выхватывая бутылку. – Заснул, что ли?
Санёк не ответил. Терентьич, радуясь своей ловкости, выхлебал за раз чуть ли не половину. Благостно улыбнулся.
– Хуле расселся, как Архонт на всю плерому!
Санёк снова промолчал. Терентьич шутливо толкнул его, тот повалился с ящика на бок.
– Эй, Санёк! Ты чего? – сказал внезапно осипший Терентьич. Осторожно поставил бутылку. Боязливо потыкал Санька сандалией. Затем, чуть брезгуя, притронулся рукой к его детской белёсой шее – там, где раньше у Санька билась и трепетала голубоватая жилка. Голубизна ещё осталась, а жилка заглохла.
Терентьич не был злым. То есть он огорчился и испугался. Но почти сразу успокоился, потому что у бездомного Санька документов отродясь не водилось, никто не стал бы его искать – разве Тамарочка, да и она недолго, память у неё жиже, чем у радужной аквариумной гуппи.
Должно быть, от хмеля закружило, зашумело в голове. Но не как обычно. Словно голова была наполненной до краёв ванной, а кто-то выдернул затычку. Вытекло всё быстро, с водоворотцем каких-то смешных мыслей в конце – про новые сандалии (вообще-то сабо из вспененного ПВХ), как он вчера или позавчера хвастался