Все сказки старого Вильнюса. Это будет длинный день. Макс Фрай
делом в жизни я не справлялась так хорошо, как с этой прогулкой.
– Еще бы, – смеется Йош. – В этом деле мы с тобой и наяву асы.
– Только в этом сне ты был сам на себя не похож, – говорит Беата. – Ты вообще был девчонкой, представляешь?
– Ну ничего себе, – Йош притворяется возмущенным. – Видит во сне что попало, а я потом расхлебывай. Девчонка-то хоть хорошенькая?
– Очень! Рыжая, золотоглазая, с тонкими цыганскими руками, на которых гремели и сверкали десятки дешевых разноцветных браслетов. Но учти, звон ее побрякушек совершенно не мешал мне знать, что ты – это ты. И любить тебя как саму жизнь. Впрочем, во сне так оно и было, эта девчонка была моей жизнью, а я – ее, уже поэтому нам следовало держаться вместе. И нам это чертовски нравилось.
– Все-таки имей в виду на будущее, в чужих снах я предпочитаю выглядеть как наяву, – ухмыляется Йош. – Если это слишком скучно, можно добавить пару-тройку ангельских крыльев. Или, скажем, сияющий меч в руки и корону на голову – для солидности. И больше никаких отклонений от канона, пожалуйста.
– Я постараюсь, – говорит Беата. – Но во сне, сам знаешь, трудно за всем уследить. Оно ускользает, разбегается и превращается. Черт знает во что оно превращается, дружище Йош. Вот и сейчас…
Беата просыпается, уткнувшись носом в окно, от прикосновения холодного стекла ко лбу.
Там, за окном, улица Русу, там идет дождь и, ловко лавируя между струй, плывут небольшие серебристо-зеленые рыбы. Беата смотрит на рыб. «Не проснулась, – думает она. – Так и знала, я просто еще не проснулась».
Беата моргает. Рыбы исчезают. Дождь остается.
Будем честны, – думает Беата. – Никакого Йоша нет. И никогда не было. И Веры нет, и Томы. Как бы тебя ни звали, тебя все равно нет, и это, конечно, совершенно непоправимо, потому что без тебя жизнь лишается доброй половины смысла. Нет, не так. Не половины. Без тебя жизнь лишается всего своего смысла сразу, будем честны. Я это, конечно, переживу, не вопрос. Вопрос совсем иной: зачем?
От таких мыслей впору расплакаться, но слезы, думает Беата, могут смыть воспоминания, которые еще не ушли, пока совсем рядом, где-то здесь, между лбом и холодным стеклом, поэтому лучше стоять спокойно, не шевелясь, ждать, пока память о сновидениях вернется, не может не вернуться…
И тут звонит телефон.
Беата берет трубку, слушает. Она все еще стоит, уткнувшись лбом в оконное стекло, поэтому ее улыбка достается серебристо-зеленым рыбам, ловко лавирующим между дождевых струй. Будем честны, это чертовски несправедливо, рыбы не интересуются выражениями человеческих лиц и совершенно в них не разбираются. А улыбка изумительно хороша.
– Представляешь, – говорит наконец Беата, – столько всего мне снилось сегодня, великолепной, неподражаемой божественной ерунды, столько разных вариантов тебя, столько твоих лиц, рук и имен, что проснулась и решила сдуру, что ты – это просто сон. Думала, наяву тебя нет. И не было никогда… Не то чтобы огорчилась. Просто перестала понимать, как и зачем дальше