Кукум. Мишель Жан
уходящего вершинами в бесконечность, выше гор, и мне казалось, что до меня доносится рокот грозных водопадов.
На следующий день Томас причалил к берегу и привязал лодку. Неся в правой руке птицу, он поднялся на холм медленной и уверенной походкой. Он никогда не спешил
– Бери, нишк. Ты попробуешь и скажешь, нравится тебе это или нет.
Я вся загордилась. Мне еще никогда не преподносили подарков.
– Спасибо, Томас. Это и вправду любезно с твоей стороны. Тебе не стоило.
Он улыбнулся.
– Нишк в этом году запаздывает. Зима выдалась долгая.
Я рассматривала его черты, овальное лицо с высокими скулами, глаза как две параллельные щелочки, придававшие взгляду напряженность. Пухлая нижняя губа делала рот особенно чувственным. Ростом он был выше меня. Широкие и крепкие плечи. Очень густые черные волосы, кожа гладкая и матовая.
– Ну а ты-то? Ты охотилась?
– Нет. Не знаю, смогла бы я убить животное.
– А мясо любишь?
– Конечно. Знаю. Это глупо получается.
– Я никогда не убиваю ради удовольствия. Всегда чтобы есть.
Он взял в руки казарку и пригладил взъерошенные перья.
– Нишк дает жизнь. Надо брать только то, в чем нуждаемся.
В этой мудрости, высказанной такими простыми словами, проявились доброта и великодушие Томаса.
Когда я вернулась, притащив громадную казарку, тетенька вытаращила глаза.
– Что это у тебя, Анда?
– Курица.
– Где ты это взяла, девочка моя?
– Поймала прямо в полете, руками схватила. Вот так.
И я сделала вид, будто подпрыгиваю, воздев руки к небесам. Тетя бросила на меня строгий взгляд.
– Мне ее дали.
Тут она грозно подбоченилась.
– Мне дал один индеец. Он тут пару раз проплывал на лодке мимо пастбища, возвращаясь с охоты.
– Какой-то индеец дал тебе эту казарку?!
Она повысила голос.
– Ну да. Тетенька, он такой милый. И у него таких полным-полно. А нам это разнообразит еду вместо сухарей.
Она взяла птицу, понесла на кухню и сразу же принялась ощипывать перья.
– Ты права, Анда. Твой дядя будет доволен. Казарка – это вкусно.
Мяса нам часто не хватало, особенно летом, когда его надо было засаливать в бочках для сохранности. Поэтому подарок Томаса пришелся как нельзя кстати. От него в нашей продымленной хижине сразу запахло праздником. Ни тетя, ни дядя больше не спросили меня о нем.
Все последующие дни Томас каждый вечер приходил на пастбище. Чаще всего приплывал на лодке, но иногда и пешком, если того требовали обстоятельства. Он рассказывал мне о своем крае, а я ему – о жизни в деревне и о школе, в которую он никогда не ходил. Он пытался учить меня словам своего языка, но я оказалась плохой ученицей, и его это очень смешило.
Его французский был ненамного лучше моего инну, однако он терпеливо объяснял мне мир, в котором жил. О переходе всей семьи к индейским землям на Перибонке, о зимнем лагере прямо в лесу, об установке силков и поездках на охоту на карибу на большую равнину Севера. Рассказывал про