Маски благородия. Анна Телятицкая
стоял около своего трона и постукивал пальцами по спинке, что добавляло несвойственную его чину суетливость. Наверное, он уже собирался отправляться ко сну, когда его оповестили о ещё одном просителе. Адальберта он сверил пронизывающим, но не злобным взглядом.
– Да упокоит Господь душу графа Рудольфа, – перекрестился архиепископ. – Когда я был в замке, ты путешествовал, верно?
– Всё так, Ваше Святейшество. Как только я вернулся, я сразу отправился к Вам. Мой отец верно служил архиепископу Ричарду, теперь я готов так же преданно служить Вам.
Архиепископ отрешённо кивнул.
– Где именно ты был?
– В Италии. Болонья, Рим, Венеция…
– Хорошо. Это хорошо…
Архиепископ замолк и о чём-то задумался. Адальберт переминался с пятки на носок. Он не понимал, уходить ему или оставаться. Когда молчание совсем затянулось, Адальберт тихо окликнул Иоанна:
– Владыка?
– Я уже отпустил своего секретаря. Приходи завтра. Только на этот раз не так поздно.
Когда Адальберт вышел из покоев архиепископа, он едва сдержался, чтобы не выругаться. Иоанн так пренебрежительно с ним обошёлся: называл на «ты», не слушал и вообще делал вид, что графа не было в комнате… будто даже за человека его не считал. И почему? Лишь потому, что счёл Адальберта слишком молодым для серьёзных бесед. Как будто он сам никогда не был молод! Хотя иногда сановники производили именно такое впечатление: что они родились уже морщинистыми и горбатыми.
К удивлению Адальберта, когда на следующий день он пришёл в архиепископский дворец, его сразу провели к владыке, и задолго до полудня граф уже был свободен. Фридрих фон Танштайн ждал Адальберта у городских ворот. Вместе они направились к замку фон Танштайн. Он располагался совсем не по пути к Веллену, но возможность перевести дух перед возвращением домой слишком прельщала молодого графа, чтобы от неё отказаться. Здесь он был гостем, и не ему нужно было хлопотать о том, какие напитки подать к столу и как всех рассадить, чтобы никого не обидеть.
После обеда жители замка собрались в большом зале. Каждый занимался своим делом: двое сыновей графа играли в шахматы; Адальберт наблюдал за их игрой, поджимая губы всякий раз, когда один упускал возможность изящно обыграть другого; на скамьях женщины занимались шитьём. Граф фон Танштайн подошёл к Адальберту и указал ему на девушку, сидящую поодаль от остальных.
– Может, ты помнишь Луизу?
Девушка сидела, отвернувшись от фрейлин, занятых беседой с графиней фон Танштайн. Её вполне можно было назвать привлекательной: тёмные вьющиеся волосы волнами спадали на плечи. Их насыщенный тёмный оттенок делал кожу Луизы ещё более бледной, она будто светилась. На бледном лице выделялись красноватые губы и густые, как у отца, брови. И всё же что-то в её облике отталкивало: что-то резкое, почти грубое.
Луиза была поглощена вышивкой полотенца. Кончики её губ подёргивались, она старательно