Циркач. Дарья Пожарова
Сеня уже подыгрывал ему на гармошке, побуждая скорее выйти на арену. Но Арчи продолжал стоять в проходе, закрывая путь.
– Что у вас тут, ребята? – подбежала к ним Рита. – Почему заминка?
– Я Арчи кое-что обещал, – шепнул ей Коля.
– Что еще? – не поняла она сначала. – Арчи! Ну ты нашел время для шуток! – воскликнула Рита, замахнувшись на акробата для смачного подзатыльника, но тот ловко увернулся.
– Эх ты, цуцик, зеленые штаны, – самодовольно улыбаясь, бросил он и побежал переодеваться для следующего номера.
– А ты что? В прислугу ему нанялся? Дурачок! Беги скорее, твой выход, – подтолкнула его Рита, издали грозя кулаком акробату.
Коля выдохнул, как перед нырком в воду, и ступил на алое полотно манежа. Он старался не смотреть прямо на зрителей: уже знал от Риты, что этого нельзя, иначе непременно запнешься, но глаза невольно устремлялись в темную пропасть зрительного зала, откуда на него смотрят и ждут чудес. Обращаясь к зрителям, сидящим теперь в первом ряду, Коля подхватил волну аккомпанемента и запел:
Ой, яблочко,
Да с червоточинкой.
Немцу взять Ленинград
Нету моченьки.
Ой, яблочко,
Да розмариново.
Всех врагов истребим
До единого.
У реки растет береза,
Зеленеют завитки.
У фашистов зубы долги,
Только лапы коротки.
Распевая третий куплет, Коля вслушивался в свой голос: он звучал задорно, заливисто – куда громче, чем на репетициях или в камерном пространстве комнаты. Но зал обескураживал абсолютной тишиной. Непривычная, тяжелая и вязкая, словно смола, она заполняла собой окружающее пространство, вытесняла случайные робкие звуки, посмевшие вторгнуться на ее территорию. И постепенно каждая строка получалась у Коли все тише, все печальнее. Он и сам понимал, что его пыл затухает, но не мог совладать с огорчением. Голос перестал слушаться, опускался ниже по звуковой лестнице. Связки онемели, и слова застряли в них, как птицы в сетях. Нарастала неловкость. Наконец, тишина сломала его голос: Коля запнулся и полностью замолчал. Сеня отыграл куплет без него, стараясь выдержать тот же ритм. Но номер был уже сорван, и Коля в отчаянии оглядывал зал, ища поддержку: улыбку, кивок, любой знак, что им, молчаливым строгим судьям, нравятся его куплеты.
На манеж выскочила Рита. Она пока не успела сменить костюм после фокстрота, и прежнее танцевальное трико с юбочкой ладно обтягивало ее тело, а на ногах красовались туфли с ремешками. Приосанившись, она широко улыбнулась залу, потом еле заметно кивнула Коле и запела:
Пишет милый мне в письме,
Что носит орден на тесьме.
А я в ответ ему пишу,
Что два ордена ношу.
На последней строке Рита с удалым размахом хлопнула себя по груди и пошла плясать, наворачивая круги, словно юла вокруг оси, отстукивая каблуками по арене и повторяя: «Ух! Ух-ух-ух!» Ее смелость и внезапный выход поменяли энергию