Человек пишущий. Сергей К. Данилов
чужой, ненужной, как пластмассовая статуэтка массового производства на комоде. Глеб холодно с ней распрощался, проявляя непривычное для самого себя равнодушие. На работе всё валилось из рук, теперь уже коллегам пришлось заделывать его огрехи, а он даже не считал нужным выразить благодарность – на всё без исключения Заваркину стало вдруг наплевать. Находясь в отстраненном состоянии, он мог часами сидеть на одном месте (подчас даже рабочем), глядеть сосредоточенно в одну точку, иногда испытывая угрызения совести, но чаще и на них не оставалось сил. Пребывая в подобного рода трансе только матерился про себя, и на все посторонние воздействия, внушения, взывания, отвечал мрачно: «Заколебали, сво… и».
Один друг сердешный Аркадий будто почувствовав, что с ним происходит, не оставил в трудные времена: приходил в выходные дни, стаскивал с дивана, вел на кухню поговорить, не обращая внимания на проклятия и угрозы убить, если не отвяжется. С ним одним Глеб немного оттаивал. Начинал разговаривать. Пил чай с принесенными горькими травками вместо кофе. Аркаша – человек удивительно много знающий обо всем, познавший в горах Алтая на собственном опыте философские теории и религии, пытался самостоятельно излечить разочарованного приятеля от депрессии, понять её истоки, пользуясь методами психоанализа: «расскажи что-нибудь о своем детстве, самое интимное». Глеб рассказывал, что мог вспомнить.
Аркашка сидел нахохлившись, округлившимися глазами не выпускал лицо из клещей взгляда, ловя каждое слово вылетавшее изо рта. При этом будто тоже впадал в молчаливый транс – практически не моргал. Отговорившись и напившись горького чая, Заваркин оказывался в расслабленном полусонном состоянии.
Существование после сеанса становилось заметно легче, снисходило просветление, почти нормально на душе делалось и очень хотелось спать. Поругав немного нынешнюю продажную окружающую действительность, Аркашка уходил, а не более, чем через час после его ухода, Глебу делалось много хуже прежнего, хотелось сразу по-простому зайти в сортир, где срочно повеситься на прочной канализационной трубе. Казалась при этом, что труба изначально сделана так надежно именно для того, чтобы ему было удобней на ней повеситься.
Депрессия оказалась бездонной и тягучей, как смола для комара. Никак не выбраться, ни самостоятельно, ни посредством психоанализа.
Очень холодно и абсолютного нуля здесь не существовало: вот, кажется, сейчас уж так плохо, так плохо, что хуже некуда, ан нет, через час наступает следующий провал, с грызущими мыслями – чертями, у которых когти на полметра длиннее. Как он мог быть так безжалостен и бесчеловечен с тем-то и тем-то, а той-то и той-то? Зачем уничтожил тексты, на которых выписал, будто родил свои персонажи, они жили там, жили. А он взял и убил. Их не стало. Поди теперь снова так напиши… Невозможно. И просто людей многих по жизни обидел. Нет, конечно, идти сейчас к ним просить прощения бессмысленно,