Московская дева. Александр Домовец
темперамент требовал ответа, причём ответа совершенно определённого.
…Изольда терпеливо слушала горячую речь Опохмелидзе.
– А просто в гости пригласить не мог? – спросила она, нехорошо щурясь.
Автандил развёл руками.
– Сколько раз звал, – горько сказал он и потёр горящее от пощёчины лицо. Лицо стало цвета висевшего на шее галстука. – Разве не помнишь? Год зову, пять лет зову, десять лет зову… Весь Кавказ уже смеётся, мамой клянусь! – Он показал на портрет немолодой красивой женщины, висевший на стене. – Но ты же ни разу не пришла! Вот я с этим и связался (Опохмелидзе ткнул пальцем в зависший пиджак). Обещал помочь, и за недорого. Говорит, разыграем, как по нотам…
Всякой видел я начальницу, но такой смущённой – впервые.
– Ну, может быть, и звал, – пробормотала она, опершись изящной рукой в яхонтовых перстнях на игорный стол. – Разве всё упомнишь?. Поживи с моё… Только ни к чему ты это затеял… Не выйду я за тебя, и не мечтай…
– Госпожа! – негромко вскрикнула Ванька. – Сейчас не об этом!
Реплика была уместная – но запоздавшая. Про пиджак мы совсем забыли, а зря.
Малиновый гад, до этого безучастно висевший над столом, вдруг начал раздуваться, как мыльный пузырь. При этом он махал рукавами и что-то глухо чревовещал. Я неожиданно почувствовал, что руки и ноги обессилели, что выстрелить не получится, хоть тресни… Саша мягко обвалился на пол. Вероятно, ему было не легче. Ванька непослушной лапкой рвала наган из-под панциря, но не смогла – сомлела.
Угасающим зрением я увидел, что пиджак планирует на Изольду и начинает её душить. Автандил с криком кидается на помощь, но пиджак, не глядя, сбивает его взмахом правого рукава и возвращается к горлу начальницы.
В руке у Изольды золотисто сверкнул клинок. Откуда он только взялся? Когда выезжали, ничего, кроме креста и кольта, у неё не было. Ну, блузка с декольте, джинсы, широкий ремень, – это не в счёт…
– Сгинь! – отчётливо сказала она и рубанула пиджак шпагой по малиновому лацкану.
Раздался душераздирающий визг. Из ниоткуда вспыхнуло багрово-жёлтое пламя, в подвал повалил дым и разлился резкий запах серы, а потом…
А потом из недр пиджака, между пуговиц, высунулось уродливое мужское лицо с маленькими рожками. Оно гримасничало, оно болезненно кривилось, оно истекало нечестивым смехом и слезами ярости. Прозвучал скрежещущий возглас:
– Попомнишь!.
Кто это выкрикнул? И выкрикнул ли вообще? Ничего не помню. Потерял сознание, хотя и стыдно – всё же старший лейтенант, не Саша Кириллов какой…
Сознание как потерял, так и нашёл. Действовал строго по инструкции, внушённой ещё в Перепетуевской высшей следственной. «Если стало плохо – оглядись: возможно, товарищу ещё хуже…»
Саше уж точно было хуже. Он лежал на паркетном линолеуме и дышал с трудом. Правда, рядом сидела Ванька, массировала ему передними лапками виски и неодобрительно бормотала: «Молодой ещё, необстрелянный… Присылают зелёных, а мы расхлёбывай…» При этом она отдувала от Сашиного