Вышли из леса две медведицы. Меир Шалев
я ему. – Это сплошные неприятности – сорок дней потопа, сорок лет еврейских скитаний в пустыне, «еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена»[36], как возвещал пророк Иона. А кроме того, что будет, когда мне исполнится сорок лет и один день? Или сорок лет и неделя? Сорок лет с половиной? Ты уже не захочешь меня больше?
– С какой стати? Так же, как это не случается за один день, так это и не исчезает за один день. Так же, как ты была немножко «сороковее» уже в шестнадцать с половиной, когда я тебя увидел впервые, так в тебе останется вполне достаточно и годы спустя.
Люди говорили мне: «Как он все время ухаживает за тобой, какой клевый мужик тебе попался, видно, как он тебя любит». И еще (это я им подражаю): «Муж у тебя – прикольный парень». Какое отвратительное слово – прикольный! Уже и газету и даже книгу невозможно взять в руки, чтобы не наткнуться на него во всех его видах – прикольный, прикольно, прикол… Эйтан был совсем не из этого корня. Ему больше подходило слово «обаятельный» – он очаровывал всех, и все попадали в его сеть, которую он даже и не раскидывал. А еще ему подходит звание «покоритель сердец», если вспомнить те сердца, которые ему покорились и потом уже не захотели освободиться. И пусть у вас не будет заблуждений: большинство этих сердец принадлежали как раз мужчинам. Мужчины самого разного возраста и уровня – бедные и богатые, молодые и старые, друзья и покупатели – все оставались с проколотыми ушами у косяка его двери[37].
Ну, не важно. Эйтан попросил меня, чтобы в тот торжественный для него день, когда он меняет фамилию Друкман на Тавори, я пошла бы с ним и официально поменяла свое имя на Руту. Но я отказалась. Я ненавижу бланки и бюрократию, и мне все равно, что написано в моем удостоверении личности. «Ты называешь меня Рута, и мне этого достаточно, – сказала я. – И я ведь прихожу, когда ты меня так зовешь, разве нет?»
– А как вы называли его?
– Что я слышу? Неужто вы не так уж сосредоточены исключительно на истории еврейских поселений в Палестине?
– И все-таки – как?
– Вы имеете в виду ласкательное прозвище? У него не было такого. Я называла его Эйтан, а когда знакомила с другими, говорила «мой супруг». Сегодня «супруг» считается политически корректной заменой «мужа», но как раз в Танахе, который я преподаю, в самой шовинистической книге, какую я знаю, самой подходящей для моего деда, если бы он удосужился ее прочесть, слово «супруг» употребляется вместо слова «муж» и очень даже часто[38]. Смешно, правда? Некоторые у нас в поселке, услышав мое «супруг», спрашивали, уж не стала ли я феменисткой – так у нас произносят «феминистка», с буквой «е».
Я? Вы что, с ума сошли? Мне просто нравится это выражение. «Мой супруг», древнее ивритское иши, – в этом есть что-то личное, и к тому же оно созвучно слову «эш», огонь, а это очень напоминало мне Эйтана – с его кострами, которые потом погасли, и с угольями, на которых он варил нам кофе и которые
Иона 3, 4.
Проколотое ухо – символ добровольного и пожизненного рабства. Эта символика восходит к библейским временам, когда закон (Исх. 21, 2–6) обязывал хозяина отпускать раба-еврея на волю после шести лет рабства, но раб, который провозглашал: «Люблю господина моего… не пойду на волю» – становился добровольным вечным рабом, и в знак этого его подводили к косяку двери и прокалывали ухо шилом.
На иврите «мой муж» (а также «мой господин») – это «баали», тогда как «мой супруг» – это «иши», но в русском (синодальном) переводе это различение пропадает и «иши» тоже переводится как «мой муж», а слова «супруг твой» появляются в синодальном переводе лишь один раз (Ис. 54, 5).