Журнал «Рассказы». Колодец историй. Михаил Дьяченко
Топает себе и никакой силой не обладает.
Нунтары окружили труп. Ларго почувствовал, как холод сковывает его изнутри. И если бы нунтары начали прямо при нем есть мертвого мага, он бы не выдержал – завыл.
Но твари бережно подобрали тело, как мама свои шарфы и палантины, когда они падали с вешалок. И утащили его в туман, оставляя после себя ясность.
Там, вдалеке, Ларго увидел огни! Должно быть, Городео совсем рядом! Так горят окна высотного дома, который наверняка стоит на границе.
Ларго еще долго сидел, вжавшись в стену гостиницы, а ясная дорожка в тумане все еще оставалась. Тело отяжелело, ноги едва слушались. Ларго плохо помнил, как снова оказался в кафе, как залез под мамин защитный купол.
Дрожь унялась со временем. Дыхание мамы можно было уловить, только сильно к ней прижавшись. Видимо, луковый леденец только и делала, что слушала дыхание. Белые кудряшки замаячили в поле зрения Ларго. Леденец села, осмотрелась по сторонам. Увидела шапку и показала на нее.
– Да, да, я виноват!
Сестра замотала головой и снова указала на шапку.
Ларго поднялся, вышел из купола, подобрал снежную шапку, отдал Лайве.
Леденец подложила шапку под голову мамы, расправила складки на ее платье, долго думала, что делать с оторвавшимся кружевом. Положила рядом. Порылась в сумке, достала мятное масло и кисточку, жестом пригласила столик под купол.
А Ларго стоял и смотрел, как мама и сестра доживают. В груди словно большая пиявка завелась и сосет, сосет, сосет. Скоро у мамы кончится сила, защитный купол спадет. Придут нунтары и добьют маму. Зачем вообще он пытался вернуть ей жизнь? Ради очередной смерти?
Луковый леденец старательно втирала масло в столешницу, прошлась по ножкам. Столик радостно затопал. А потом Лайве взяла оторванное кружево маминого платья и обмотала им поврежденную ножку столика. Довольно кивнула.
В кафе стоял запах крови и мяты.
Будь леденец прежней Лайве, она бы спасла и маму, и Ларго. Она бы рассеяла туман, она бы была сильнее мамы и папы, вместе взятых. А теперь, как столик, ничего сказать не может.
И не было у нее способности создать защитную сетку. Но это масло, которое она втирала в столик, эта ее сосредоточенность вызвали во рту Ларго острую горькость, какая бывает после чая с глинковинными цветками. Его пьют, когда болит сердце или разум.
– Лайве… – шепотом позвал Ларго.
Сестра не отозвалась.
– Прости меня…
Повернулась, протянула брату кисточку.
– Нет, я ничего не хочу у тебя забирать! Прости меня, маленькая Лайве! Я самый худший старший брат на свете… ЭлЭл! Теперь я буду называть тебя двумя буквами «эл». Только мы с тобой знаем, что ЭлЭл – это луковый леденец.
Сестра сделала губки рыбкой. Она всегда так делала для папы. Расплела косичку и протянула брату ленточку цвета спелой малины.
Можно было оставаться просто Ларго. Принять неизбежное, просить прощения у сестры, смотреть на то, как угасает мама.
Вот Лайве молодец. Ничего не боится. Может, потому что не