Концерт «Памяти ангела». Эрик-Эмманюэль Шмитт
противоречие: по мнению обывателя, отравительница, тем более отравительница-рецидивистка, должна быть с остреньким носиком и мелкими чертами лица, несущими клеймо порока, мстительности, злобы; однако Мари Морестье напоминала скорее дотошную набожную учительницу, как будто она преподавала детям Закон Божий. Короче говоря, все, что рассказывали о Мари Морестье, не соответствовало ее облику: ни ее романы, ни ее преступления.
– Зачем же, я встану в очередь, – пробормотала Мари Морестье так смиренно и смущенно, словно подобная честь оказывалась ей впервые.
– Мадам, в своей лавке я поступаю так, как считаю нужным, – спокойно ответил мясник. – Покупатели согласны?
Люди из очереди кивнули.
– Тогда, пожалуйста, телячью печень для меня и кусочек легкого для моей киски.
Покупатели невольно восприняли этот заказ как рецепт очередного яда.
А ведь Мари Морестье обладала заурядной безобидной внешностью.
Впрочем, стоило за ней понаблюдать, как в душу закрадывались сомнения… Время от времени в ее глазах словно вспыхивала молния. Если бы взгляд мог убивать, то во время судебного процесса судья, заместитель прокурора и свидетели со стороны обвинения точно отправились бы на тот свет. Ее выступления были резкими и категоричными: одних свидетелей она обзывала кретинами, придурками, других – параноиками, по косточкам разбирала все показания, потом опровергала их, обезоруживая свидетелей меткостью замечаний, и была совершенно неотразима. После того как она разделывала какого-нибудь свидетеля, ничто уже не могло вернуть ему доверие суда, после нее оставалась лишь выжженная земля, где уже ничего не могло вырасти. Эта женщина или, скорее, это существо обладало дьявольским умом. Как бы она себя ни вела, она вызывала трепет. Виновна? Недостаточно порочная внешность. Невиновна? Недостаточно мягкости в лице. Проститутка? Нет, для этого надо, чтобы ее тело источало желание и поэтому было желанным. Любящая супруга дряхлых стариков? В этой женщине не было любви.
Пожилая дама приняла пакеты, протянутые продавцом:
– Спасибо, Мариус.
Мясник вздрогнул. Его жена, стоявшая за кассой, закашлялась. В устах Мари Морестье любое имя воспринималось как улика. Кроме того, за пределами семейного и дружеского круга никто не называл господина Исидора по имени: он не допускал подобной фамильярности. Как громом пораженный, мясник безропотно снес удар, а его жена, стиснув зубы и не произнеся ни слова – она предпочитала объясняться с мужем наедине, – отсчитала покупательнице сдачу.
Мари Морестье вышла из лавки, пожелав всем хорошего дня. Очередь вежливо проводила ее смущенным шепотом.
На улице Мари встретила Иветту с ребенком. Не поздоровавшись с матерью, она склонилась к новорожденному.
– Здравствуй, мой сладенький, как тебя зовут? – спросила она медовым голосом.
Четырехмесячный малыш, понятное дело, не мог ничего сказать, поэтому Иветта ответила за него:
– Марчелло.
Не