Старая асьенда доньи Ремедиос. Нина Запольская
незатейливыми, тоже крытыми черепицей домиками, приставали судёнышки и небольшие лодки под латанными-перелатанными парусами. Из них выгружали мешки и корзины, которые потом увозили на повозках с большими колёсами. В повозки была впряжена лошадь, реже – две. И время от времени то от одной лодки, то от другой слышался говор и смех.
В Гаване была поздняя осень, штормы уже прошли, но настоящая рыбная ловля ещё не началась, и наверняка сейчас в кофейнях и тавернах города целыми днями сидели рыбаки, играли в кости, курили сигары, пили молодое вино, предаваясь лёгкому и ленивому кайфу, говорили о ремонте лодок, о приготовлении крючков, гарпунов и сетей и обсуждали начало сезона ловли, когда тунец пойдёт мимо них по Флоридскому проливу на север.
И тут над всей бухтой и, кажется, даже над всей Гаваной заиграла шарманка.
Шарманка была старая, заезженная многими и многими годами её жизни, и звук её был прерывистый и дрожащий, способный выжать слезу даже из очень чёрствого сеньора. Капитан знал эту песню – это была старинная мурийская сегидилья, которая одна только, наверное, из всех испанских сегидилий имела грустное содержание. В звенящих звуках шарманки было недолгое счастье, и вешние воды, и ранний мотылёк, и зелёные холмы – всё то, что и должно быть в простой песне.
И вдруг от нагретой солнцем палубы резко запахло смолой и паклей, да так, что капитан закрутил головой в оторопи, оглядываясь, а запах рос и множился, закручиваясь вверх и смешиваясь там, высоко в небе, со звуками шарманки, и с говором рыбаков, и с криками чаек, и скоро капитану стало казаться, что он всегда жил в этом городе, и останется жить здесь и дальше, и не умрёт никогда… В городе, в котором ему уже второй раз в жизни не довелось побывать…
Чуть позже на бриг стали подвозить провиант, и капитан пошёл проследить, чтобы то, что предназначалось для «Архистар», было сгружено в сторону.
Этой ночью капитану приснился сон: он стоял на Старой площади Гаваны и вертел ручку шарманки, искоса посматривая на тёмные аркады окружающих его зданий. Где-то рядом с ним был кукольник. Дэниэл это знал совершенно точно – с самого утра они вдвоём ходили по городу и разыгрывали похождения Панча6. Дэниэл слышал голос кукольника, чувствовал его дыхание, только самого почему-то не видел.
У кукольника во рту был пищик, и то, что он выкрикивал публике, которая тоже присутствовала, но которую Дэниэл тоже не видел, было не совсем понятно. Дэниэл отвечал невнятному кукольнику, вёл с ним диалог, помогая тем самым невидимой публике разобраться с сюжетом, которого он сам, признаться, давно не понимал и за которым уже устал следить. Он только успевал крутить ручку, а из-под занавески, выныривая ниоткуда, то появлялся, то исчезал Панч, потом, когда Панч снова появлялся, Джуди била его, и тут выныривал доктор, потом придворный прогонял взашей всех этих орущих персонажей, а сам тоже пропадал, и вместо него выныривал тюремщик, потом палач,
Панч – английский Петрушка.