Петр Великий. Казимир Валишевский
самой красивой и остроумной женщиной своей страны. Ее интимный кружок являлся умственным центром. Лейбниц принадлежал к нему и передал ей тот горячий интерес, какой возбудило лично в нем событие, взволновавшее Кенигсберг, открывая перед ее подвижным умом новые горизонты, целую программу занятий по этнографии, лингвистике, археологии, – целый план обширных научных исследований, для исполнения которого, при помощи московского государя, роль величайшего ученого Германии казалась уже предначертанной. Он уже изучал язык и историю страны. Раньше он указывал на Польшу, как на природный оплот христианства против варваров всякого происхождения, турок или русских. Теперь эти слова были позабыты. Петр, может быть, и оставался варваром, но варваром с великим будущим, и Лейбниц радовался тому, хотя и причислял его к одному разряду с Кам-Ки-Амалогдо-Ганом, китайским императором, и с Ясок-Аджам-Нугбадом, королем абиссинским, его современниками, тоже по-видимому замышлявшими великие дела. София-Шарлотта приказала присылать себе подробные отчеты относительно пребывания царя в Кенигсберге. Они не внушили ей особенно выгодного представления о степени культурности и воспитанности, какие можно было ожидать встретить у высочайшего путешественника; но не уменьшили ее желания его увидать. По этому поводу она вела деятельную переписку с министром Фуксом; в мае 1697 г. она писала ему: «Мне бы хотелось, чтобы его убедили проехать здесь, не для того чтобы посмотреть, а чтобы показаться, и мы с удовольствием употребили бы то, что тратится на редких зверей, для такого случая». И месяц спустя: «Хотя я враг нечистоплотности, но на этот раз любопытство берет верх.
Заинтересованный в свою очередь, увлекаемый без сомнения воспоминаниями, оставшимися от любезных слободских немок, Петр охотно согласился на встречу, состоявшуюся в Коппенбрюгге, в великом герцогстве Целль, резиденции герцога брауншвейгского. Молодой государь сначала испугался множества встретивших его здесь лиц, так как обе курфюрстины забыли его предупредить, что пригласили всех членов своего семейства. Он сделал вид, что хочет избежать свидания, поспешно покинул селение, и пришлось целый час его уговаривать, чтобы убедить вернуться. Наконец он появился в замке, но на приветствие, с каким обратились к нему курфюрстины, отвечал только жестами, закрывая себе лицо руками и повторяя: «Ich kann nicht sprechen»…[8] – дикость, а также природная застенчивость, в чем я убежден и что подтверждается дальнейшим свиданием, так как молодой государь вскоре стряхнул с себя смущение и довольно быстро приручился. За ужином он еще проявлял некоторую неловкость, сделал несколько промахов, не знал, куда девать салфетку, употребление которой ему было неизвестно, и ел неопрятно. Он заставил все общество просидеть четыре часа за столом и пить, каждый раз вставая, бесконечное количество тостов за его здоровье; но несмотря на это, все-таки не произвел дурного впечатления. Он казался простым;
Я не умею говорить.