Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого. Казимир Валишевский
рублевой монеты… Я знаю случай, когда один гренадер пожелал купить глиняный горшок за три копейки; продавец же не соглашался отдать его дешевле шести копеек, тогда тот прицелился из своего ружья и убил его на месте».[73]
Английский министр Финч рассказывает, в свою очередь, что, когда один из этих солдат был наказан принцем Гессен-Гомбургским за особо безобразную выходку, все его товарищи решили не появляться больше при дворе. Елизавета взволновалась:
– Где же мои дети?
Узнав, в чем дело, она отменила наказание;[74] можно себе представить, какое это произвело действие. Всеми способами она старалась укрепить в лейб-кампанцах мысль, что новый режим, созданный при их помощи насильственным путем, нуждался в них и в дальнейших насильственных действиях, чтобы удержаться у власти. Много позднее, гуляя в Летнем саду, она встретила солдата, расплакавшегося при виде ее.
– Что ты плачешь?
– Нам сказали, матушка, что ты собираешься уступить престол твоему племяннику.
– Это неправда, и я позволяю тебе убить всякого, кто повторит эту ложь в твоем присутствии, будь то сам фельдмаршал.[75]
Встречая подобное поощрение, они вообразили, что все им дозволено. В полицейском рапорте того времени мы читаем, что один из них похитил среди бела дня из одной лавки молодую прислужницу и продал ее за три рубля архимандриту.[76] Немец Шварц, товарищ Грюнштейна, был убит вилами крестьянкой, которой он старался доказать, что лейб-кампании ни в чем не может быть отказа.
Тем не менее между Елизаветой и творцами ее счастья с первой же минуты возник повод к разногласию, все более и более обострявшийся. Вопреки иностранному элементу, который новый режим содержал в себе и сохранял, хотя бы и против воли, национализм все же являлся его лозунгом и борьба с иностранцами входила в его программу. Вдохновляясь им и думая заслужить этим высшее благоволение, епископ Амвросий Юшкевич громил с кафедры пришельцев-еретиков, а в Москве архимандрит Кирилл Флоринский клеймил, называя их по имени, «человекоядов-птиц». Он имел в виду Миниха и Остермана.
Один памфлет изображал двух солдат, Якова и Симона, разговаривающих о Бироне. «Как объявили нам… Бирона правителем Российского государства, – говорил Яков, – так у меня, братец, по коже подрало, как медвежьим ногтем». Хотя Бирона больше и не было, но зато во главе лейб-кампании стоял принц Гессен-Гомбургский: Миних был сослан в Пелым, но брат его заменил Салтыкова в должности обер-гофмейстера.
Генерал Любрас соперничал с Голицыным в получении места уполномоченного на конгрессе в Або и взял верх над ним. Вскоре, с приездом герцога Голштинского, нахлынула новая волна немцев, и гофмаршал его высочества Брюммер делил с Лестоком – тоже полунемцем – милости Елизаветы и фактическую власть. Заговорили было даже о возвращении Остермана и Левенвольда![77]
Того требовала логика вещей.
Королю, 12 и 19 декабря 1741 г. Тайный архив в Берлине. Ср. Семевский. Императрица Елисавета Петровна, в «Русском Слове» 1869 г., стр. 320, по архиву Измайловского полка.
Гарринтону, 22 декабря 1741. Сборник Р. И. О. Т. XCI, стр. 383.
Соловьев. История России. Т. XXI, стр. 276.
Осьмнадцатый Век. Т. III, стр. 290.
Сборник Р. И. О. Т. VI, стр. 490.