«Неудобное» искусство: судьбы художников, художественных коллекций и закон. Том 1. Александр Тимофеевич Боннер
беда в том, что все расчеты его идут прахом из-за попоек и страсти к грязным похождениям…
Я никого не осуждаю, в надежде, что не осудят и меня, если силы откажут мне; но на что же употребляет Гоген свои достоинства, если в нем действительно так много хорошего? Я перестал понимать его поступки и лишь наблюдаю за ним в вопросительном молчании.
…Он (Гоген – А. Б.) наделен буйным, необузданным, совершенно южным воображением, и с такой-то фантазией он едет на север! Ей-богу, он там еще кое-что выкинет»[44].
Так можно писать лишь о человеке, который уже что-то успел «выкинуть». Кроме того, «просить держать все в тайне» обычно можно лишь человека, который был участником или хотя бы очевидцем определенных событий. Гоген же никогда не утверждал, что он присутствовал при якобы имевшем место причинении себе Ван Гогом телесного повреждения. Нельзя истолковать эту фразу и таким образом, что «тайна» должна заключаться в несообщении о происшествии брату Тео. Последнего телеграммой проинформировал сам Ван Гог. Следовательно, «тайна» могла касаться не последствий событий в «желтом домике» в виде отсечения уха Ван Гога, а именно их деталей.
В конце своего действительно очень длинного письма Ван Гог сообщает о требовании Гогена вернуть ему оставленные при поспешном бегстве некоторые не вполне обычные предметы:
«…в своем последнем письме Гоген настоятельно потребовал возвратить ему „фехтовальную маску и перчатки“, хранящиеся в кладовке моего желтого домика. Я не замедлю отправить ему посылкой эти детские игрушки. (Выделено мной – А. Б.).
Надеюсь, он все-таки не вздумает баловаться с более опасными предметами»[45].
Слова об «ослеплении» Гогена в момент происшествия могут до известной степени послужить ключом к разгадке обстоятельств происшествия. Внимательное прочтение процитированного письма несомненно показывает наличие в нем определенного подтекста, за которым чувствуется скрытое обвинение Гогена в совершении им неких противоправных действий.
О настойчивой просьбе Гогена выслать ему «фехтовальную маску и перчатки» речь идет и в письме Винсента брату Тео от 19 января 1889 года:
«…Забыл упомянуть, что вчера (т. е. 18 января 1889 года – А. Б.) пришло письмо от Гогена – опять насчет фехтовальной маски и перчаток»[46]. (Выделено мной – А. Б.).
А в письме от 2 мая 1889 года Винсент писал брату:
«На днях отправил тебе малой скоростью два ящика с полотнами. Получишь ты их не раньше чем через неделю… В ящики я, кроме того, вложил фехтовальную маску и этюды Гогена…»[47]. (Выделено мной – А. Б.).
Информация о «фехтовальной маске и перчатках» в высшей степени интересна. Думается, что именно она способна помочь раскрыть истинное содержание событий 24 декабря 1888 года. Совершенно очевидно, что «фехтовальная маска и перчатки» сами по себе какой-либо функциональной ценности не представляют. Они являются лишь приложениями к основной вещи. В данном случае такой основной вещью являлась
Там же. С. 608.
Там же. Письмо № 589. С. 640.