The Bestелесность. Юлия Мамочева

      Под небом задремать мечтал бы каждый…

      Моя постель – опавшая листва.

      Я сорванец, в котором жив пока что

      Всесильный дух святого озорства!..

      Лежу в саду, волненьем трав овеянный

      Да тишью ласковой, чей сумрак так знаком;

      Пред сладким сном, своим созвездьям вверенный,

      Их упиваюсь сладким молоком.

      Я сорванец. Устав от пыльных комнат,

      От духоты рутинных стен устав,

      Дышу. Пока опекой ночь покоит

      И сахар звёзд мерцает на устах;

      Покуда вечностью, на семь часов помноженной,

      Истома благостная плоть не начинит…

      Коль вдруг очнусь – ещё впотьмах, встревоженный, —

      Зажгу Луны спасительный ночник

      И снова – в сон. Нырну, как в небо – жаворонок.

      Умру, чтобы воскреснуть на заре:

      Её хлебнуть трепещущими жабрами

      И раствориться в жидком янтаре

      Восхода, раззадоренного зарева,

      Которого никто не опроверг…

      Лежу в саду с закрытыми глазами.

      Читаю звёзды по изнанке век.

      Я иду по проспекту, мой Питер совсем погас.

      Как Пегас, углекислый газ в темноту – из губ.

      Над каналом алеет калиной накровный Спас,

      Он мозаично ряб и межзвёзден, что Божий глас

      Или радостный вальс из глубин оркестровых труб.

      В филармонии где-то клонируют гиперзвук,

      От дневной оживает обыденности Эрмитаж.

      На Руси минус энное – градусов, птиц – на юг:

      Милый друг, это «вдруг» – обессмерченный временем круг,

      Неизбывный, как смена сезонов и мой этаж.