Туманный лисий мех. Эльвира Еникеева
грозилась заявить, куда следует, чтобы забрали маму. Тогда я предложила ей солгать вместе, иначе бы я свалила вину на нее… Или лучше – отравила бы и ее, а потом закопала бы их обоих в саду. Смогла бы она воскреснуть?
Мы сбросили тело в пропасть ночью, а утром заголосили, что пес пропал. Его тело насилу нашли и решили, что он сорвался спьяну или покончил с собой. Разбираться особо и не стали.
На поминках на мне были те самые серьги и изумительно красивое траурное платье с вышивкой – я сама сшила его из белого хлопка. Очень элегантное, взрослое платье, на кокетке, с оборками на рукавах… Оно сшито из бабушкиного, того, порванного Ченгом, только со вставками из молочного шифона по бокам.
Я дала себе страшную клятву – сохранить его и, когда буду выходить замуж, вшить хоть лоскутик от этого платья в подкладку. Как знак моей силы. Я больше не позволю мужчинам повелевать моей судьбой.
Письмо из свитка, вклеенное в дневник Лю Даи-Тай (дата не указана)
К орни этого зверя связаны с одной романтической историей. Его мать, рыжая лисица, была дочерью плотника Жюля из французского городка Арль, у них был хороший дом и персиковое дерево в саду. Ее отец был небогатый француз, а мать вела род от еврейских ростовщиков; родители запретили ей и думать о Жюле, но в одну прекрасную ночь она сбежала с возлюбленным и тайно обвенчалась, лишив себя наследства и имени, но не лишив любви. Но счастье было недолгим – она скончалась в родах. Муж ее горевал.
Жюль мечтал женить единственную дочь на каком-нибудь почтенном, честном звере, а она связалась с проезжим лисом-богемцем, bohème. То есть цыганом. Когда лисичка поняла, что ждет ребенка, он увлек ее за собой туда, за горизонт, где пылают костры и алеют цепочки кибиток…
И родился у них сын. Родился и впитал тягу к путешествиям, к открытиям, к свободе и к картам. Его назвали Николя.
Мать его умерла через пару лет после его рождения, не выдержав кочевой жизни. Когда суеверные жители какой-то деревеньки убили отца, обвиняя весь цыганский род в колдовстве, Нику было шестнадцать лет (к цыганам тогда относились спокойно, но лишь к осевшим, а кочевых не признавали).
Юный лис хотел остаться в таборе, но все словно охладели к нему.
– Тебя ничто больше не держит здесь, – сказали Нику. – Ты нам чужой. Иди к себе на родину.
И лис опять отправился в странствия – но уже один, без кибиток и друзей, только с котомкой за спиной. В котомке лежали скудные припасы в дорогу, пара монеток, колода карт и золотой крест матери.
Путь занял почти год, но Ник все же отыскал Арль и родной дом матери; дед признал его по крестику дочки и по рассказу о жизни. Непросто было лису, привыкшему к вольной степи и грабежу осесть, нелегко было отказаться от карт и гаданий. С горем пополам старый Жюль научил внука столярному ремеслу и оставил свой небольшой домик и персиковое дерево в саду единственному наследнику.
С того времени в жизни заскучавшего по приключениям тридцатитрехлетнего лиса и начались чудеса.
О том, как к нему в гости