Рябиновая невеста. Ляна Зелинская
выдернула руку, сжала её в кулак, отползла от лежанки и прислонилась спиной к стене. Сердце колотилось, как безумное, дыхание сбилось, и в этот момент она увидела, как её рука светится. Она разжала кулак – от ладони исходило серебристое сияние, а на коже выступил узор в виде той самой звезды, что рассыпалась у неё в руках.
Олинн снова сжала руку в кулак, вскочила и выбежала прочь из избушки. Она бежала в темноте, не разбирая дороги, прямиком к ручью. Упала на мшистый берег и окунула руку в воду. Но сияние уже угасло, как будто его и не было.
− Ох, Луноликая! Что же это такое?! – прошептала Олинн и принялась тереть пучком мха свою ладонь, будто хотела отмыть.
Зачем? Она и сама не знала. Понимала ведь, что вода не может смыть того, что теперь есть в её крови.
Возвращаться назад к Бьорну ей было страшно. Что вообще такое произошло? Этот свет? Эта звезда на её ладони? Что это такое? Во что она впуталась?! Хоть бы Тильда быстрее вернулась! Вёльва наверняка сможет всё объяснить! А вдруг этот Бьорн увидит, как светится её рука? О, великие боги! Тогда ей точно несдобровать! Ей не стоит больше к нему прикасаться. Нельзя, чтобы он догадался!
Где-то тревожно завыл волк, ему отозвался второй и затем третий, и этот многоголосый хор пробрал своей тоской до костей. Чего это волкам неймётся? Рано ещё для них. Какая-то птица вспорхнула с ветвей, и в реке заплескалась рыба, и сейчас Олинн показалось, что всё это знаки. Дурные знаки!
Она вернулась в избушку и заперла изнутри дверь на засов. Свеча в плошке догорала, и Бьорн спал тихо. Олинн ещё какое-то время прислушивалась к звукам и разглядывала свою ладонь, но на ней ничего не было. Заснула она, кажется, только к утру, спала тревожно и плохо и встала перед рассветом. Оставила Бьорну отвар и похлёбку, вскочила на лошадь и отправилась в замок, твёрдо решив, что в избушку больше возвращаться не будет. А Торвальд и сам дорогу найдёт.
Глава 4.
Весь день она провела в заботах, думая о том, что произошло вчера в избушке: о монахе, о звезде на её руке и том поцелуе, таком странном и волнующем. После полудня Олинн едва не валилась с ног – бессонная ночь давала о себе знать, и тут, как назло, мачеха решила устроить осмотр запасов на зиму и взяла в поход по кладовым всех своих дочерей. И Олинн пришлось ходить за ней с большой связкой ключей, открывая то одну дверь, то другую и выслушивая её недовольство по поводу и без. Петли не смазаны, в углу паутина, пахнет мышами, слишком темно, слишком светло, слишком жарко, слишком сыро, прогнили ступени лестницы… И ей ничего не оставалось, только молча кивать да приседать в поклоне.
Фэда, Люция и Селия бродили следом, делая то же, что и Олинн: соглашались с эйлин Гутхильдой и приседали в поклонах, потому что хозяйка замка была явно не в духе.
− Что это с ней сегодня? – шёпотом спросила Олинн у Фэды, когда мачеха ушла в дальний угол кладовой.
− Какая-то весть от отца пришла. Видимо, плохая. Вот она и недовольна с самого утра. Селию полотенцем отстегала ни за что!
− Что за весть? – Олинн ощутила, как под