За пазухой у дракона. Елена Соловьева
иначе потеряешь ее. Все знают: драконы не поддаются чужому воздействию, даже самый мощный лекарь не в силах исцелить его. Либо он выкарабкается сам, либо…
Не договорила – в этом не было смысла. Жизнь сеньора Бэлтрена Драко теперь в руках самого Бэлтрена Драко. В прямом и переносном смысле.
Но кто рискнул сразиться с ним? Не мог же он повредиться сам.
Что ж, тот, кто рискнул напасть на наместника короля и могучего дракона, очень силен. Или безумен. И он до сих пор может быть рядом.
– Тучка, заноси сеньора наместника в дом, – попросила я, открывая дверь и помогая войти матушке. – И прикрой его чем-нибудь. Антия наверняка уже проснулась, а она очень любопытная девочка. Да и мне, признаться, как-то не по себе от наготы сеньора Бэлтрена.
Если бы пару дней назад мне кто-то сказал, что я буду сидеть возле кровати Бэлтрена Драко и чуть ли не с нежностью обмывать его раны, не поверила ни за что в жизни. А говорившего сочла идиотом. Но вот я, Каталина Эстебан, прислуживаю дракону, притом по собственному желанию.
Нет, это не должно считаться прислуживанием.
Я всего лишь помогала пострадавшему, помогать всякому нуждающемуся – долг любого арагосца. И не важно, кто нуждается в помощи: человек, маг, некромант, ведьма. Или дракон. Теперь, после заключения мира, все мы едины, а потому должны помогать друг другу и поддерживать.
– Он совсем плох, – покачала головой матушка Грэси. Поставила возле кровати новый тазик с целебным отваром и чистую тряпочку. Промыть раны, удалив из них остатки грязи, травы и Великая праматерь знает, чего еще – единственное, чем можно помочь дракону. – Бледный какой, измученный…
– Ну да, больная собака не может кусать, – согласилась я, осторожно удаляя из груди Бэлтрена воткнутый шип, – а потому кажется безобидным щеночком. Подожди, матушка, вот придет в себя и покажет нам, где ведьмы зимуют.
Что бы я ни говорила, тоже жалела Бэлтрена. Невозможно было видеть, как он мучается от разрывающей боли. Кажется, чужая магия съедала его изнутри, делая слабее час от часу. Могучее тело дракона то сводило судорогой, то отпускало. Несколько раз пыталось остановиться сердце, и я, прижавшись к широкой груди, сама обмирала, прислушиваясь. Но приступы проходили – Бэлтрен все еще боролся. Надо отдать должное его мужеству и выносливости: ни разу с его тонких, но чувственных губ не сорвалось и стона. И только при самых сильных приступах он болезненно морщился и сжимал зубы до скрежета.
– Ох, хорошо бы, если пришел в себя… – проговорила матушка Грэси, с тревогой наблюдая за Бэлтреном. Его скрутила новая судорога. И он вцепился в простыню, чуть ли не разрывая ее. – Пусть бы уж лучше ругался и бесился, чем страдал так.
– Да, каким бы надменным грубияном он ни был, не заслужил таких мук, – согласилась я.
Судорога прошла, и лицо Бэлтрена расправилось. Исчезли хмурые складки на лбу, чуть приоткрылись губы, лишь слегка подрагивали длинные, загнутые, как у девушки, темные ресницы. Сеньор наместник красив, этого не отнять, а ссадины и застарелые шрамы только придают