Убей его, Джейн Остин!. Коллектив авторов
мама!
И больше я ничего сказать не могу. Внутри становится щекотно-щекотно, будто воздух в животе наполняется пузырьками. Совсем как при игре в прятки, когда стоишь, затаившись, за большим толстым деревом или в полутьме сиреневого куста – в самой его гуще и стараешься не дышать, чтобы тебя вовек никто не нашел.
Через час наша кухня преображается. Нет-нет, на первый взгляд, все на своих местах. И ряд белых шкафов под потолком, и моток бельевой веревки на высоком гвоздике – для воскресных стирок, и широкий подоконник, весь в чешуйках и трещинках старой краски. Но старенький холодильник в углу набит продуктами сверху донизу, с непривычки кряхтит и железно тренькает, привыкая к приятной тяжести в металлическом пузе. На столе не найти свободного места: разделочные доски в мясных соках, хвостики и кожурки от овощей, смятые пакетики и конфетные фантики, веселые разноцветные крошки, прибежавшие невесть откуда.
Мама стоит возле плиты, подвязанная по поясу старой блузой. Она внимательно следит за плитой, где разлегся разномастный кухонный народец. Казанчик, в котором, утопая с головой, вкусно булькает конская колбаса. Сковородка с шипящим, уже почти стаявшим, сливочным маслом – еще минутка, и мама кинет туда полукольца лука, картошку, перцы, помидоры, баклажаны. И получится овощное рагу, которое хоть ложкой ешь, хоть на хлеб намазывай, все одно, блаженство. На дальней конфорке в глубокой узкой кастрюльке кувыркаются дольки сушеных яблок, будущий компот.
Мне хочется, чтобы скорее наступил вечер, когда все кипящее, дымящее, пахнущее до самого потолка, занавешивающее окна неплотным паром, приготовится и ляжет на стол – в красивые тарелки. Мама обещала, что мы вытащим праздничную скатерку, закроем ею белую, надоедливую, щербленую поверхность будничного стола.
Праздник выливается и в прихожую. Масляными жаркими запахами, особым густым духом разгоряченной плиты, отблеском светло-серых новехоньких ботиночек, стоящих на парадном месте, – на расстоянии от остальной, прижившейся уже и скучной обуви.
Звонит телефон – Юлька вызывает во двор. Я отпрашиваюсь погулять, спрашиваю, можно ли надеть обновку. Мама весело кивает – «только недолго!» и сует мне в руки большую горсть сладостей и фруктов. Я звонко чмокаю ее в щеку, мама притворно грозит пальцем, открывает мне дверь и, прислонившись к косяку, с улыбкой смотрит, как я – темные волосы опутаны рыжими закатными нитями, – подпрыгивая, напевая и любуясь ботиночками на каждой ступеньке, спускаюсь вниз.
Кажется, даже в свой недавний день рождения я не чувствовала себя лучше. Важно прохаживаюсь перед Юлькой и Алимушей. Они не сводят глаз с моей обновки. Хвалят и выбитые на коже цветочки, и толстую резиновую подошву, и даже мою походку – как будто новую, значительную, взрослую. Алимуша вгрызается в шоколад, прямо так, в целую плитку. Юлька кувыркает на языке сразу два леденца – апельсиновый и клубничный, а в правой руке крепко сжимает сочную надкушенную грушу. Я облизываюсь, но сама не ем – у меня дома еще много,