Убей его, Джейн Остин!. Коллектив авторов
поломойки, этого еще не хватало! Видимо, не вышло из нее врача, вот и машет теперь тряпкой.
На ее лицо появляется противная улыбка. Зарина наслаждается эффектом. Она с вызовом смотрит на Юльку, что так и застыла с поднятой надкусанной грушей, на Алимушу, которая вдруг закрывает лицо руками, и, наконец, на меня. Под ее взглядом мои щеки взрываются красным огнем, а взгляд сам, против воли, виновато опускается вниз.
Заринка разворачивается и уходит. Мы смотрим ей вслед. На ее прямую, аккуратную спину в нарядном голубом платье, на толстенькую кудрявую косичку, прыгающую по лопаткам.
– Айка… – произносит тихо Юлька и делает шаг ко мне.
– Не-ет! Отойди! Отстаньте от меня! Вы все знали! Ненавижу вас всех!
Я резко разворачиваюсь и иду к своему подъезду. Домой. Мне нужно домой прямо сейчас. Ворваться, рассказать все маме, чтобы она всплеснула от удивления руками, обняла меня и сказала, что Заринка придумала ерунду. Я взлетаю на второй этаж, на третий, на четвертый, но на пятом вдруг замедляюсь, останавливаюсь и сажусь на ступеньку.
Все это правда. У мамы больше нет больничных карточек. Она больше не ходит вечерами по вызовам и все это время совсем не читает своих медицинских книжек. В ее пакете больше нет вкусных «взяток». И красные мамины руки опухают от того, что она полощет грязные тряпки, а потом машет ими под ногами у Зарининой мамы и других людей. Мама плачет ночами, потому что ей стыдно. И все это время мама мне врет.
Мама – поломойка. А я – дочь поломойки.
Я поднимаюсь со ступеньки и иду вперед.
Вставляю ключ в нижний замок, дверь открывается. На лестничную площадку сразу вырываются аппетитные запахи вареной конины, тушеного рагу, оранжад уже совсем вечернего, теплого, манящего электрического света.
Захожу на кухню. Раскрасневшаяся мама выкладывает на стол нарядные белые тарелки и что-то тихонько напевает. Она поднимает глаза:
– Пришла, доченька! Мой руки и… Что случилось?
Я молчу. Глаза заволакивает пелена злых слез, я стряхиваю их, резко дергая головой, и кричу:
– Это правда? Ты не доктор больше? Ты моешь полы?
Смотрю на маму в упор, но вижу только ее силуэт – глаза наполняют новые – теперь перченые, острые – иголками в сердце, – слезы. Силуэт мамы опускает голову. И я продолжаю. Криком, чтобы показать, рассказать ей о том, как мне больно:
– Мне Заринка сказала, что ты моешь полы в большом магазине! Машешь тряпкой! Моешь полы!
Силуэт мамы отходит от меня и прислоняется к подоконнику. Из него, из этого туманного пятна с маминой фигурой, доносится холодный спокойный ответ:
– Да, мою полы. Это правда. Я ушла из поликлиники, потому что на зарплату участкового врача мы не смогли бы с тобой жить дальше. Тебе нужна новая одежда, ты не можешь вечно ходить в тех старых вещах, что нам с тобой отдают тетя Лаура и бабушка. Нам нужно нормально питаться.
Силуэт отворачивается и смотрит в окно:
– Сейчас такое время, дочь, сложное. Когда оно закончится, я снова буду работать доктором. Наверное. Но сейчас