Ступени ночи. Милош Латинович
рассказал Фра Торбио.
– Хорошо сработано, compadre.
– Но я не ушел вовремя. То была ошибка. Мои ошибки – моя жизнь. Тебе все ясно, Иньиго. Никто не любит художников. В особенности их презирают здесь, на Балканах, где тяжело живут и легко умирают.
Женщина в белой рубахе подала им зеленое пиво и черную белужью икру.
– Вино здесь превратилось бы в пламя, а ты, о прекрасная дама, знаешь, что необходимо нам в опасности грядущей ночи, – поблагодарил Фра Торбио трактирщицу и сунул ей несколько монет в карман пестрого передника.
– Смотри, красавчик, чтобы болтливость не сожрала твое хозяйство: ночь длинна, – ответила трактирщица и отошла от их стола.
Непогода надвигалась, как многочисленная армия. Был слышен ее еще отдаленный звериный рев. Иньиго и Фра Торбио казалось, что они где-то в средиземноморском порту, в осенний день, когда бесятся ветры и серое море. Когда сталкиваются неукротимые чудовища природных сил, от которых нет спасения, тогда встревоженному человеку не остается ничего другого, кроме как искать надежное, крепкое убежище, глубокую нору, в которую он тихо заберется, подобно муравью или ласке, уютно устроится, как серая полевая мышь, чтобы спастись от налета того, что так часто недооценивает и в чем порождает ярость своим невниманием. Гром в тишине неба – ясное слово космоса.
И можешь искренней молитвой напомнить Богу о себе. Можешь, но…
Часто – напрасно.
Ярость природы неумолима. Природа не знает добра или зла, в ее ведении – только жизнь и смерть.
Когда прогневаешь ее, то не выбираешь. Бежишь.
Иньиго Асприлья размышлял, пользуясь расщелиной в утомленном течении разговора: может ли человек спастись, через мученичество и красоту искусства от всесовокупности вселенной.
Несколько минут спустя снова открылись тяжелые двери кабака Анджелии, тайна расположения которого, очевидно, исчезла в потоке людской немощи, и народ в замешательстве налетел и быстро занял пустые стулья и столы. Некоторые сразу расположились на полу под стенами погреба. Люди, покрытые слоем песка, листками серебряного пепла и отложениями страха, расположились в помещении, словно внезапно открытые фигуры из потерянного во времени храма. Словно беженцы. Словно потоп или военный поход обратил их в бегство. А предвещало, предвещало и одно, и другое, ибо горькое зловоние стоячей болотной воды поутру, будоражащий кроваво-красный свет заходящего солнца, теплый чумной ветер, внезапные песчаные бури и сильные дожди, полные мертвых насекомых и зеленых лягушек, не были чудом или неожиданностью для тех, кто обладает даром читать знамения.
Банат. Земля агафирсов[7].
– Моя земля, – тихо сказал Асприлья.
Верхняя Мизия.
Траянова Дакия. Адриан, Клаудиус Фронт, готы, сарматы, языги, Константин I Великий, лимиганты, гунны. Аттила – flagellum dei[8].
О благословенная земля банатская.
Прекрасный
Фракийский народ, который Геродот называет «наиболее роскошествуюшим среди людей».
Бич Божий (лат.)