Темное солнце. Эрик-Эмманюэль Шмитт
явления: мертвое тело их госпожи помолодело.
– Вот чтоб мне лопнуть, у нее гладкая, нежная и упругая кожа.
– Быть не может!
– Наверно, смерть умеет творить такие чудеса.
– Авраам ее видел?
– Да ты что! Только женщинам дозволено видеть неприбранные останки. Бедняга уже весь извелся; показать ему такую Сарру, ведь такую он и любил, он и вовсе свихнется.
– Ну ничего, мы ее хорошенько увернули в полотно. Он не прознает, что с ней приключилось.
Я пополз дальше, мысленно благодаря служанок: их сдержанность была мне на руку.
Когда я подобрался к кружку близких, Авраам был скорбно простерт на земле; но вот он с трудом поднялся на ноги. Он заговорил непривычно глухим голосом – а ведь прежде его тембр был раскатистым и чистым – и объявил сторожам, что они могут заколачивать гроб. С этими словами он махнул на прощание телу, укутанному в покровы, и, понурившись, удалился; за ним последовали Исаак, приближенные и служанки.
Едва они скрылись, я выпрямился и шагнул к сторожам; они было взялись за молотки и гвозди.
– Держите, – сказал я, протягивая им кожаные фляги, – Авраам прислал вам вина. Оно вас согреет и ободрит.
Желая вкусить нектара, приберегаемого для торжеств, они побросали инструмент, схватили фляги и жадно к ним присосались.
Очень скоро один зевнул, едва не вывихнув челюсть, и предложил заколотить гроб попозже; другие поддакнули, тоже зевнули, хлебнули еще по глотку и все разом забылись сном – корень валерианы, подмешанный к вину, действовал безотказно.
Я кинулся к Нуре. Случилось то, чего я опасался и ждал: она уже начинала оживать: покров, движимый легким дыханием, еле заметно подымался и опускался. Я осторожно взял ее на руки и пошел с драгоценной ношей по тропе. Возле давильни я опустил ее на землю, взвалил на плечо тяжелый мешок и вернулся к гробу.
Я сложил в гроб останки газели, прибил крышку, всунул молотки в руки сторожам, дабы по пробуждении они не усомнились, что выполнили свою работу.
Вернувшись к Нуре, я распахнул покровы. Окоченение прошло, тело обретало былую мягкость и наполнялось теплом, лицо оживало красками. Глаза открылись.
Меня захлестнул прилив нежности.
Она на меня взглянула, попыталась заговорить, поняла, что силы ей отказывают, и улыбнулась.
Я улыбнулся в ответ, поцеловал еще бескровные губы и прошептал:
– Если я тебя поддержу, сможешь усидеть на осле?
Она задумалась, с усилием пошевелилась и подтвердила взмахом ресниц.
Я осторожно усадил ее на осла.
– Ннно!
Мой товарищ больше не упрямился, и мы тронулись в путь; я придерживал Нуру, чтобы ее не слишком раскачивало.
Мало-помалу мы добрались до моего шатра. Едва я опустил измученную Нуру на дерюгу, как она заснула.
Утром она проснулась румяная и полная сил и сразу объявила:
– Хочу пойти на свои похороны!
Я расхохотался, не пытаясь понять, радуюсь ли я ее голосу, или меня