Темное солнце. Эрик-Эмманюэль Шмитт
шевельнуть ни рукой, ни ногой. Колотило меня уже всерьез. Но вскоре я понял, что в крышке просверлено несколько отверстий. Небольшой приток воздуха. Это хорошо? Или плохо? Раз я могу дышать, я обречен на медленную агонию. Умру не от удушья, а от жажды. Какая утонченная пытка!
Я преодолел панику, и затеплилась надежда: я прислушивался к голосам воришек, промышлявших кражей на огородах и в садах, к разговорам мужчин, которые отбеливали белье[25], к болтовне женщин, относивших обед в поле, к гомону плескавшихся мальчишек, и кричал во все горло, стараясь привлечь к себе внимание. Впустую. Я мечтал, что какой-нибудь своенравный поток прибьет меня к берегу. Впустую. Даже молил высшие силы, чтобы мое злосчастное судно раздавил бегемот или его атаковали крокодилы. Впустую.
Надежда изнуряет. Надежда выматывает. Не утешает, а точит.
И мозг ослабил хватку. Я перестал вслушиваться, осмысливать, ждать. Перестал надеяться.
Покачиваюсь на волнах.
Мне все лучше и лучше.
Питать надежду – слабость. Принять безнадежность – сила. Я делаю выбор.
Я больше не цепляюсь. Я дрейфую.
Покачиваюсь на волнах.
Мне все лучше и лучше.
Мир и согласие…
Сознание открывается химерам, зыбким, струящимся мечтам, они отрывают меня от жестокой действительности. Я погружаюсь в апатию, покидаю зоны чувствительности и страха. Сникаю. Мякну. Распадаюсь.
Забвение благотворно. Почти не страдаю от жажды, уже ни мурашек, ни судорог, ни зуда, ни озноба.
Под конец моего плавания угадываю финал. Предел всех физических мучений. Смерть нужна, чтобы пресечь страдания. Смерть протягивает нам руки. Она милосердна. Дружелюбна. Желает нам добра.
Покачиваюсь на волнах.
Мне все лучше и лучше.
Время делается тяжелым, вязким. Неподвижным.
Погружаюсь в оцепенение, полное полупрозрачных видений, приятных, неприятных, безразличных… Попеременно всплывают лица, подобно парусам, колеблемым ветром… Мне не скучно. Я попал в чудесную компанию. Я переговариваюсь с прошлым. Рядом со мной пристроилась Нура и болтает без умолку. А вот и мама… Мелькнули могучие плечи дядюшки Барака. Все, кто обо мне заботился, пришли к моему изголовью, они веселы, снисходительны и полны любви.
Я окунулся в воспоминания, ни о чем не жалею, ни на что не жалуюсь, никуда не стремлюсь. Настоящее меня не мучает, будущее исчезло.
Покачиваюсь на волнах.
Мне все лучше и лучше.
Чем глубже я проваливаюсь в себя, тем безразличнее мне мое тело, одеревеневшее от холода и сырости. Я его покидаю. К чему открывать глаза – и ничего не видеть? Говорить – и не быть услышанным? Отдавать приказы затекшим рукам и ногам?
Я в полусознании? Или в полуобмороке? Не знаю, бодрствую я или сплю. Меня укачивают то ли волны, то ли мысли.
Дивная пресыщенность.
Действительность меня уже не ранит.
Покачиваюсь на волнах.
Мне все лучше и лучше.
Мысли исчезают, не успев родиться. Невнятные… Теснятся отголоски,
Отбеливанием занимались мужчины, а не женщины.