Фарфоровый солдат. Матиас Мальзьё
кто-нибудь зайдет в дом.
Если вдруг мне придется встретиться с кем-нибудь в доме, ни в коем случае не говорить по-французски.
– Отлично! – говорит тетя Луиза.
– У тебя в голове есть потайной ход, который ведет прямо в сердце. Чтобы туда проникнуть, нужно хорошенько натренировать воображение, – гнет свое дядя Эмиль.
Записываю и это.
– И нет ничего интересней таких тренировок.
– Думаешь, ты ему поможешь, если будешь разрисовывать стены, как пещерные люди? Лучше покажи ему настоящий потайной ход, – говорит тетя Луиза.
В углу подвала стоит пыльный шкаф, она подходит к нему и открывает дверцы. Внутри висит тоже пыльное черное пальто до полу с большими карманами и несколько поникших на вешалках цветастых платьев. Может быть, какие-нибудь из них надевала ты – от этой мысли меня пробирает дрожь. Тетя Луиза сдвигает все вешалки в левый конец и показывает небольшую задвижку, выкрашенную в тот же цвет, что и дверцы.
– Если что, можно выйти отсюда, – говорит бабушка.
– А пока, Мену, читай Библию и молись, чтобы нам никогда не пришлось им воспользоваться! – заключает тетя Луиза.
Вот тут я теряюсь. Я никогда не соглашался петь в церковном хоре, потому что церковь – единственное место, где время тянется еще дольше, чем в очередях за продуктами и за всяким прочим по карточкам. С другой стороны, если не зря болтают про небеса и ты там и тебе хорошо, я готов хоть сейчас передумать.
4 июня,
вечер, в твоей комнате
Тут все почти так же, как в подвале. Только окно есть. Из него видна воронка в саду, который не столько сад, сколько луг. Огромный луг, а прямо за ним лес. Зато кровать как кровать, настоящая. Хотя ты и так это знаешь, она же твоя.
Я сажусь на кровать, открываю свой чемодан. Пахнýло свежестираным бельем – я будто вернулся домой, на виллу “Иветта”. В другое время.
Раскладываю вещи в твой детский стенной шкаф. В нем твое платье – я его узнал, ты в нем на одной из фотографий в семейном альбоме. А я думал, одежда мертвых исчезает вместе с ними.
Стол и стул передвигаю к окну, здесь мне будет удобно писать тебе. А теперь, пока бабушка не позвала на ужин, открою-ка я ту самую шкатулку.
Вдруг земля задрожала от взрыва. Дом зашатался, как боксер на ринге, получивший апперкот. Оглушительно завыли сирены. Все ближе гул самолетов.
Оконные стекла у меня над головой разбились. Осколки по всей комнате: на кровати, на полу. По сравнению с этим страх чихнуть, когда рядом немцы, – пустяк. Сердце лупит по легким, рвется вон из грудной клетки.
Врывается Эмиль и сдергивает меня со стула. За ним – бабушка.
– Мену, скорее в подвал! Давай живо!
– Вот тебе боевое крещение, дружок! – говорит Эмиль, подхватывая меня одной рукой.
На лестнице летают клочья пепла, как будто в гостиную упала и погасла звезда. Они смешиваются с туманом, который вползает через разбитые окна. Вспыхивают, корчатся от боли и плюются шишками сосны. Баран в один миг превращается в баранье жаркое.
Бабушка