Жажда. Валентина Ульянова
морщины возле тонких, возмущенно поджатых губ. Но, словно не замечая этого, старый вельможа заговорил спокойно и неторопливо:
– Дело неспешное, государыня, однако, мню, и откладывать его далее не годится. Дети наши с тобою сговорены, ныне октябрь, а об эту пору у нас на Руси принято свадьбы справлять. Так не пора ли и нам подумать о сем?
Княгиня София, не ожидавшая столь прямого хода, на мгновение онемела. Но лишь на мгновение.
– Не пойму, о чем ты толкуешь? – с таким естественным недоумением спросила она, что обманула даже такого искушенного лицедея, как Всеволож.
– Оно верно, – с сомнением разглядывая ее, отозвался он, – князь Василий Васильевич уже не в малых летах и волен сам решения принимать… И коли он тебе еще не поведал, знай: вот уже год, как он с дочерью моею младшей помолвлен. Мню я, настала пора слово великокняжеское сдержать.
– Да полно, Иван Димитриевич, – с холодной беззаботностью возразила княгиня, – ты, верно, его не понял. Али он не понял тебя, али, может статься, по юности пошутил…
– Пошутил?! – изменившимся голосом воскликнул вельможа.
– Не ведаю я, – быстро, но твердо перебила его она, – но только сын мой о браке том и не мыслит. И ты, боярин, – на этом слове голос гордой литвинки исполнился ядом уничижения, – об этом забудь. Великий князь Василий Васильевич сговорен с Мариею Ярославной, внукою великого князя Владимира Храброго.
– А мы, стало, вам не под стать! – вспыхнул боярин, но вспомнил о дочери и сдержался: – Одумайся, государыня! Роду нашему не впервой с великими князьями родниться. Сам я из смоленских князей, а жена моя – внука великого князя нижегородского, сестра великой княгини Евдокии Димитриевны. Так что и мы не худого рода и вам – родня. Дочь моя летами юна и красива. Одумайся! Я ли вам не служил! Благодарность и слово великого князя…
– Долго ли ты будешь нам Орду поминать?! – с досадой вскричала Софья. – Неужто и впрямь думаешь ты, что без тебя князь Василий не получил бы Москвы?!
Ответом ей было молчание.
Боярин молчал. Багровая краска гнева залила исказившееся лицо, и так темны и страшны стали его глаза, что Софья невольно отступила назад, в сторону двери, за которой – она это знала – стоял ее сын.
– Я хочу говорить с великим князем, – глухим, неестественно ровным голосом потребовал Всеволож и шагнул вперед.
– Нет! – вскрикнула Софья, уже откровенно загораживая собою дверь в опочивальню сына. – Он уже спит и нынче боле не выйдет. Он… захворал.
Боярин сделал еще один шаг – и Софья увидела над собой его искаженное откровенной ненавистью лицо. Она в ужасе отшатнулась, ударилась о стол… На столе звякнул, упав, колокольчик. Софья схватила его и затрясла что было сил. На звон в палату вбежал постельничий – и в испуге замер в дверях.
Софья, не глядя на растерявшегося дворянина, велела Всеволожу:
– Ты свободен, можешь идти.
– Да! – медленно подтвердил боярин, и от его тихого голоса озноб пронизал княгиню. – Да! Я свободен! Воистину так! И ты еще узнаешь, княгиня, что это значит!
Он