Кровь хрустального цветка. Сара А. Паркер
экзо, что остановиться было бы сущей пыткой.
Беда в том, что Рордин не знает о наших тренировках, и я предпочитаю продолжать в том же духе. Единственной причиной, почему я вообще на них согласилась, стало то, что Бейз однажды проговорился, мол, Рордин бы не одобрил, чтобы я училась сражаться, как его воины. Не буду врать, что, поступая вразрез с его грубыми убеждениями, я не получаю некоторого болезненного удовольствия.
Однако порез на ноге?.. Не сомневаюсь, что если Рордин его осмотрит, то сразу поймет, откуда он взялся.
– Итак? – интересуется Рордин с жесткостью, которая буквально умоляет меня солгать.
И я делаю то, что выходит у меня лучше всего. Потому что ложь – маленькая хорошенькая маска, которую мы цепляем на слова, чтобы придать им удобоваримый оттенок.
Расправляю плечи, нахожу в себе стержень.
– Да ничего серьезного. Споткнулась на лестнице, отсюда и все царапины.
Слова текут как шелк, но судя по тому, как Рордин вскидывает темную бровь, он знает, что мой язык нечист.
Делаю глоток сока, причмокиваю от резкого привкуса.
– Шагу ступить не умею.
– Говоришь, не умеешь?
– Угу-м.
Рордин откидывается на спинку стула, положив лодыжку одной ноги на колено другой. Его ботинок покрыт грязью, сажей и…
Кровью.
Отвожу взгляд, медовые булочки оседают в желудке кусочками свинца.
Ну, по крайней мере, он сменил рубашку.
– Что ж, тебе стоит быть поаккуратнее, – упрекает меня Рордин, взмахом руки отсылая служанку, которая пытается налить ему сок из большого запотевшего графина. Она одета в традиционные для наших земель тряпки: черные штаны, черная ливрея, черные ботинки. На лацкане мерцает серебряная брошь со знаком Рордина – серпом луны, пронзенным одиноким клинком. – После завтрака Танис тобой займется.
Украдкой бросаю взгляд на свою удивленную служанку, которая подпирает стену незатейливого обеденного зала, вскинув каштановую бровь.
Танис давно привыкла к порезам, синякам и ожогам, которые я получаю на тренировках.
Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я кладу себе на тарелку еще пару булочек, будто не утратила весь аппетит, едва Рордин вошел в зал.
Он скрещивает руки на груди и бросает пронзительный, леденящий взгляд через стол.
– Бейз, – тяжело, словно это не слово, а валун, роняет Рордин.
Сдерживаюсь, чтоб не вздрогнуть, и смотрю влево. У Бейза дергается кадык.
– Ей приснился кошмар.
Воцаряется тишина, потрескивает напряжение. Потягиваю апельсиновый сок и маринуюсь в потоке беззвучных слов, которые будто бы обладают собственным вспыльчивым сердцебиением.
– Поговорим об этом позже, – рокочет Рордин, в голосе звучит мрачное обещание чего-то неприятного.
У меня по спине пробегает дрожь.
– Конечно, – хрипит Бейз и отодвигает тарелку с яичницей в сторону.
Такая уж у Рордина способность – выдрать тебя из приятной атмосферы и задавить своей беспощадной аурой.
Я