Кровь хрустального цветка. Сара А. Паркер
украшать какой-нибудь туннель своим обезвоженным трупом.
Теперь замок Нуар – мой личный город, как те, о которых я читаю в множестве книг, что хранятся в Корешках, гигантской библиотеке.
Коридоры – это улицы. Кухня – пекарня, которая оплачивает мои услуги по избавлению от мышей лучшими булочками с корично-ореховым маслом. Спальни – дома, наполненные стойкими запахами людей.
Как Логово – личные покои Рордина.
Мысль о том, что скоро целых два дня все здесь будет кишеть незнакомцами, лежит у меня внутри твердым камнем.
У развилки туннеля я сворачиваю налево – и краем глаза вижу девочку, что скорчилась на полу у стены.
Застываю как вкопанная.
Оглядываюсь, и в горле встает горький ком.
Ей, наверное, не больше семи-восьми лет, она дрожит, чернильные волосы спутанным саваном ниспадают на плечи.
Не думаю, что она успела меня увидеть или услышать. Потому, вероятно, что я передвигаюсь по замку словно призрак, мои босые шаги мягче легкого вздоха.
Всегда.
За годы я научилась двигаться вместе с воздухом и сливаться со стенами, с тенями, несмотря на длинные золотистые волосы, которые изо всех сил стараются, чтоб я выделялась.
Прочищаю горло, и девочка вздрагивает – тут же устремляет на меня дикие, полные страха глаза.
Выставляю перед собой руки, стараясь показать, что не представляю никакой угрозы, хотя из сумки то и дело доносится гневный писк.
– Потерялась? – спрашиваю я, присаживаясь на корточки.
Девочка кивает, личико-сердечко бледней луны.
– Ч-что с твоим голосом?
Рука сама собой взлетает к горлу, словно жалкий щит.
– Пострадала, когда была маленькой, – шепчу в ответ. – Поэтому выходит… вот так.
Хрипло. Вечно изломанно и резко, словно за целый день ни разу не промочила горло. Не мягкий, медовый голосок, как у некоторой прислуги. И близко не мелодичный щебет моей Танис.
– Ой… – отзывается девочка, все еще сжимаясь в комок.
Наблюдая.
Хорошо, что она больше ничего не спрашивает, ведь я не знаю, что бы ответила. Единственные воспоминания о ночи, разрушившей мое горло, приходят ко мне во снах.
Крики, чадящее пламя, пронзительный царапающий скрежет, въевшийся так глубоко, что на моей душе остались неисцелимые шрамы. Рана, что мешает вести нормальную жизнь, без страха, что любой резкий звук влечет за собой атаку.
Вымучиваю улыбку.
– Давай-ка поищем твоих родителей?
– У меня их нет…
Улыбка меркнет, обрывается сердце.
Внезапно вижу в изумрудных глазах тьму, ту самую, неотступную, которая хорошо мне знакома.
– Ну, – стараюсь я говорить бодро, – а откуда ты сюда пришла?
Девочка шмыгает носом и вытирает щеки пышными рукавами.
– Из больших блестящих дверей.
Крепость.
Двери, за которые мне запрещено ступать. Неизведанная зона, которую предстоит исследовать.
Вспоминаю скелет,