Чилийский поэт. Алехандро Самбра
минут каждый день и почти всегда в течение времени, которое позволяли двести или триста песо. А затем, уже месяцы спустя, когда в доме Гонсало наконец-то появился телефон, они беседовали не менее часа в день, и намерение встретиться становилось все более серьезным. Однако Карла продолжала откладывать свидание, полагая, что Гонсало, вероятно, разочарует ее при встрече. Впрочем, субботним утром, когда они увиделись, обнялись и расцеловались, сомнения развеялись.
Они привычно и с явным удовольствием обсуждали подробности первых свиданий, которые он, увы, теперь вспоминал с горечью, – и в то же время снова и снова возвращался к ним, упорно идеализируя свои отношения с Карлой. Гонсало понимал и неохотно принимал то, что им уже не так хорошо вместе, что они не так часто смеются и что причина, вероятно, – печально знаменитое первое «проникновение». Их тела больше не отвечали друг другу полной взаимностью. («Эх, мне не надо было ей вставлять тогда», – вырвалось вслух у Гонсало однажды утром, что вызвало хохот его одноклассников, которые прозвали его с тех пор «Раскаявшимся».)
Его не удивляло, что Карла стала всеобщим объектом вожделения, и он уже привык к тому, что почти все мужчины (в том числе, к сожалению, и отец Гонсало) бесстыже пялятся на нее. И даже некоторые женщины плохо скрывали зависть или, быть может, тайную ревность, которую Карла в них пробуждала. А вот Гонсало не ревновал, хотя после ее романа с аргентинцем и инцидента с Маркитосом считал, что обязан ревновать и что в каком-то смысле на нем лежит ответственность за случившееся. Однако он не желал быть ревнивцем, собственником Карлы или чересчур жестоким с нею. Он не хотел быть как все.
В массе легкомысленных юношей, предававшихся кровосмешению и культу физической красоты, Гонсало обнаружил в Карле оазис чистого товарищества. Утверждать или намекать вслед за Маркитосом, что Гонсало «заполучил» Карлу и теперь приложит все усилия, чтобы удержать ее, значило ничего не понимать в природе любви. Но что действительно его оскорбило, так это то, что Маркитос заклеймил Карлу мажоркой, хотя она нисколько не походила на выскочку из аристократических кварталов ни манерой говорить, ни манерой одеваться. Впрочем, на фоне Гонсало, Маркитоса и Бернардиты Рохас Карла вполне могла считаться таковой.
Между Карлой и Гонсало существовали очевидные различия, которые оба прекрасно видели: частный католический колледж в Нуньоа и государственная мужская школа в центре Сантьяго; огромный дом с тремя ванными комнатами против скромного домика с одной; дочь юриста и сотрудницы стоматологической лаборатории против сына таксиста и учительницы английского языка… Словом, традиционный средний класс из района Ла-Рейна против среднего класса с площади Майпу (нижнего среднего класса, как отметил бы отец Гонсало; зарождающийся средний класс, как уточнила бы его мать). И тем не менее ни Гонсало, ни Карла не считали, что социальная пропасть глубоко разделяет их, наоборот, эти различия скорее подогревали взаимный интерес, вроде