Разум слов. Владимир Гандельсман

      Приближение первого

      сентября, что ли, нервное,

      запах крашеных парт,

      бледность контурных карт,

      ржавых астр букет,

      холодок календарных

      дат, круглеющий след

      на фуражке кокарды,

      с задней парты смешок,

      и трескучая млечность

      ламп дневных, и шажок, и шажок,

      словно с тапочками мешок

      тянешь в вечность.

      О, ядро с ключицы

      в воздух послано сентября,

      долго летит, лучится,

      в памяти застревает зря,

      катится, пав на землю,

      сантиметра три,

      тем ли я занят, тем ли

      занят я, – тускло, ядро, гори,

      трусики-абажуры,

      девичьи позвонки гуськом

      тянутся с физкультуры

      в неотразимом огне таком,

      и спокойная пропасть

      обрывается, мёртво стоя

      на своём, – точно пропись

      с оглянувшимся «я».

      По коридорам тянет зверем,

      древесной сыростью, опилками,

      и – недоверьем —

      дитя с височными прожилками,

      и с лестниц чёрных

      идут какие-то с носилками —

      все в униформе.

      Провоет сиплая сирена,

      пожарная ли это, скорая,

      пуста арена,

      затылок паники за шторою

      мелькнёт, и ярус

      из темноты сорвётся сворою

      листвы на ярость.

      Он не хотел на представленье,

      оставь в покое неразумное

      дитя, колени

      его дрожат, и счастье шумное

      разит рядами, —

      как он, его не выношу, но я

      зачем-то с вами.

      Горят огни большого цирка,

      прижмётся к рукаву доверчиво —

      на ручках цыпки

      (я плачу) – мальчик гуттаперчевый…

      Скорей, в автобус,

      обратно всё это разверчивай,

      на мир не злобясь.

      Они не знали, что творили:

      канатоходцы ли под куполом

      пути торили,

      иль силачи с глазами глупыми

      швыряли гири,

      иль, оснежась, сверкали купами

      деревья в мире.

      Вестибюля я школьного

      окончания в пору уроков,

      вроде взрыва стекольного,

      световых его пыли потоков,

      вроде с улицы вольного,

      или галстуком розовым,

      проутюженным, веянье шёлка,

      и к учебникам розданным

      обоняние тянется долго,

      всё продёрнуто воздухом,

      пилкой лобзика ломкою

      контур крейсера, пылкие взоры,

      и, любовное комкая,

      вся на северной встречу Авроры

      кровь пульсирует громкая,

      время тусклое