Нойды. Белая радуга. Елена Дмитриевна Булганова
я здесь», но прежде нее закричал отец:
– Не смей так говорить, Аня! Это единственное, о чем я когда-либо просил тебя: не отнимай надежду хотя бы у меня, даже если не веришь сама! Наша девочка жива, я знаю, я чувствую это!
– Тише ты, – шикнула мать. – Еще не хватало, чтобы она услышала.
– Она гуляет, – холодно уронил отец. – Как обычно, прибежит сюда, когда вернется.
Вика отпрянула от двери, оперлась обеими руками о противоположную стену. В голове шумело и темнело в глазах. Остался только страх, что сейчас отец выглянет и обнаружит ее. Сквозь шум и свист крови в висках снова пробились слова матери:
– Возможно, Толя, мы все сделали правильно. Если наша дочь жива, если кто-то растил ее все эти годы, то едва ли станет убивать теперь. Но надеяться не на что. Даже если мы однажды увидим ее, то это никому не принесет ни радости, ни облегчения. Время упущено.
Тишина. Потом голос отца:
– Я с самого начала говорил тебе, родная, давай попытаемся полюбить эту девочку. В конце концов, в ней нет ничего плохого, и она изо всех сил старается завоевать нашу любовь. Если бы мы приняли ее по-настоящему, как свою, то этим надежно защитили бы нашу дочь и себе оставили шанс жить, любить, радоваться жизни. Ты понимаешь меня?
Снова томительная пауза – и рубленые фразы матери:
– Ты говорил. А я всякий раз не верила своим ушам. Как мы можем принять эту после того, что случилось? Мы даже не знаем, что она такое. Человек ли она!
Кажется, на последней фразе мать попыталась привстать, скрипнула кровать, а потом послышался сдавленный стон, суетливые шажки и увещевания отца. Под эти звуки Виктория, почти не таясь, дошла до своей комнаты, боком повалилась на кровать и уткнула голову в колени. Думать она не могла и хотела в этот миг только одного: исчезнуть, испариться и чтобы все о ней забыли. И сама она больше ничего не помнила и не ощущала.
Пролежав так до позднего вечера, – никто так и не заглянул к ней – она встала и включила в комнате верхний свет. Выбрала из своей коллекции рюкзаков самый вместительный, для поездок, и начала аккуратно и методично складывать в него вещи.
Урок физики в седьмом «А» классе все никак не начинался, хотя шла уже шестая минута после звонка. Ученики в количестве двадцати человек занимались кто чем, но тишину блюли – преподаватель, он же директор гимназии, стоял в коридоре рядом с классом, положив крупную холеную кисть на ручку приоткрытой на четверть двери. Кисть нетерпеливо постукивала пальцами с отполированными до блеска ногтями. Директор Иван Сидорович Гайдай всегда старался четко отделять директорские дела от преподавания, поскольку любил свой предмет всей душой и не желал бросать уроки. Но случались иногда особо назойливые родители, а директор славился своей учтивостью и подчеркнутой доброжелательностью к этому суетливому племени. В конце концов, обучение в гимназии было платным и отнюдь не дешевым.
Парты в просторном светлом классе стояли по четыре в три ряда, последние в крайних рядах пустовали – директор подозрительно