Камень власти. Ольга Елисеева
последующую жизнь. Раскаяние может оказаться слишком поздним.
Гриц попытался возразить, но митрополит жестом остановил его.
– Во-вторых, – продолжал он, – в тебе сейчас говорит не столько любовь к Богу, сколько любовь к знаниям. Ты тяготеешь не к уединению от мира, радости которого для тебя еще не стали чужими, а к книгам, спрятанным от постороннего глаза в наших хранилищах. Обещаю, они для тебя останутся всегда доступны. Испытай себя, укрепись в своем желании, и тогда наш разговор можно будет продолжить.
Потемкин грустно опустил голову. Косые тени свечей скользили по его упрямому скуластому лицу, играя светом в золотисто-русых кудрях, и старик на мгновение задумался о том, как необычайно привлекателен этот мальчик.
– Милый Гриц, – митрополит погладил согнутыми пальцами пылающую щеку юноши. – Прости, если я тебя обижу, но ты должен знать о себе еще кое-что не слишком приятное. – Он помолчал, а затем решился: – Ты слишком красив, чтоб не сделать грех своей второй натурой, и слишком умен, чтоб не начать вскоре презирать людей, потому что большинство из них даже не будут понимать, о чем ты говоришь.
– Но ведь можно все объяснить, – возразил Потемкин.
– Ты устанешь объяснять, – усмехнулся Амвросий. – Устанешь постоянно коверкать язык и приспосабливать свои суждения к уровню тех, кто образован хуже тебя, как это происходит во время наших богословских бесед, когда ты не терпишь возражений даже от духовных лиц. Твоим бичом всегда будет гордыня, а именно она погубила когда-то лучших ангелов. То, что простительно для мирянина, не найдет оправдания в священнике.
Гриц подавил раздраженный вздох.
– Твой ум пытлив, – продолжал Амвросий, – но постоянное смятение твоих чувств не располагает к спокойному и ясному отречению от себя.
Потемкин поднял на наставника глаза, полные таким искренним горем, что старику сделалось жаль глупых мальчишеских надежд. Он потрепал Грица по щеке и ободряюще улыбнулся ему.
– Я думал, наши беседы не пропали для тебя даром, а ты уходишь от меня с такой же незащищенной душой, как пришел. Быть может, с годами ты станешь тверже и, если тогда твое стремление не покинет тебя, иди в какую-нибудь дальнюю нищую обитель и там начни свое служение, ибо здесь близость мирской власти растлевает даже самые светлые души.
Потемкин сделал над собой усилие и улыбнулся.
– Я знаю, отец мой, что вы искренне желаете мне добра, и, в свою очередь, на прощание хотел бы сказать, что сердечно привязался к вам. Мне жаль уезжать.
– Спасибо, сынок. Каковы твои намерения? Куда ты поедешь? – Митрополит серьезно смотрел на него.
– В Санкт-Петербург, в полк. Бог даст, меня примут без проволочек.
– У тебя есть деньги на дорогу?
– Есть, – не моргнув глазом соврал Потемкин. Ему было неловко просить у Амвросия, он надеялся, что ему займут бывшие университетские товарищи.
– Ты не научился даже говорить правду, когда она унижает тебя, – строго сказал митрополит,