Самая страшная книга 2024. Александр Матюхин
да не позволил Господь!
– А с Гришкой что?
– Чего ему станется? Убег! В лесу теперь, с друганами своими. Не полицаи, но и не партизаны. Ваши их не простят, за немцем идти нельзя, кругом капут!
Много слов, много самогона – информации тоже много. Шагин ее, по давней привычке, раскладывал в ячейки памяти, будто в папки из картона, не хотел забивать анализом пьяный мозг. Потому и проснулся, наверное, среди ночи. Голова отработала самостоятельно, вызвала на помощь покойницу-бабку – предупредить о чем-то.
Может, про Дунькину твань? Белорусское слово, означает трясину, гиблое место. Где, скажите, крепыш Хорошилов с серьезным лицом и где эти топи? Не фрицев же там отыскал, в самом деле, а если охотился за Козликиным со товарищи, то почему один? Руководству не доложил, следов не оставил. Наркомат – не шарашкина контора, здесь герои-романтики не приветствуются.
Дед Ковтун с утра переменился, угрюмым стал, молчаливым. Словно жалел о вчерашнем разговоре и дальше откровенничать не планировал. Только у Василия и не такие язык распускали. Самые лютые враги становились соловушками, а уж друзья и союзники – тем более.
– А напомните-ка, Семен Иваныч, куда вся ваша семья подевалась? – спросил, когда сели утренничать. – Вчера говорили, но я запамятовал по хмельному делу. Гляжу, на карточках много кто, да и вы боевой, с орденами. Царь-батюшка наградил?
– А то кто же! – усмехнулся Ковтун, глянул на крашеные портреты. – Ежели ты, капитан, на Гражданскую намекаешь, так я и там был на правильной стороне. Партизанил, германца гонял, даже у Щорса повоевать успел, в Богунском полку. Жинка с дочей от лихоманки прибрались, давно уже, а Степка, сын мой… Нету его, так думаю. Тоже в Дунькиной твани сгинул.
– Прости, Семен Иваныч, не знал… – Тон у Шагина вышел каким надо, сочувственно-покаянным. На мгновение стало стыдно – что ж ты за скот такой, без сердца, – но выдернул эту иголку и кинул подальше. – Взрослый хоть был? Степан-то?
– Шишнадцатый год. – Лицо Ковтуна в тусклом свете вдруг показалось не просто старым – древним, как у ликов на иконостасе. – Гришка немцев спалил, потом уж зондеркоманда приехала. Хотели всю деревню в один сарай и тоже… Затолокин спас, через него малой кровью отделались. У Козликиных всю семью в расход, Ганнину тоже, еще у кой-кого, но не поголовно хоть. Сама-то Ганька не видела, раньше пропала. Потом узнали, что топилась, да Гришка как раз и вытащил. Вернулась вовсе малахольная, только песни теперь поет. А парней молоденьких, кто остался, тянет с тех пор на Дунькину твань. Вот и Степка мой…
Крякнул, махнул рукой, потянулся к миске за картофелиной. Шагин откусил сырого, тяжелого хлеба, запил кислющим квасом. Папки в мозгу шуршали, бумаги с машинописным шрифтом раскладывались по местам: «Ганна», «Козликин», «Затолокин», «Ковтун». Что-то потом сгорит, что-то в дело – но достать и перечитать придется каждую.
– Коня подседлаешь, Семен Иваныч? Если пойдет под моей рукой, то проедусь, гляну всякое разное.
– Тоже