Морской солдат. Александр Ремезовский
чай, не из пугливых. А, Лешка? – подбадривал его Никита. – Ежели встретишь девку с ведрами пустыми, удачи не видать. То не нам, то Матвею беспокоиться надоть.
Ульяна, не отрывая глаз от Никиты, тихо улыбалась, чувствуя себя защищенно и уверенно.
– Ну, Никита., и здоров же ты! – Лешка был еще под впечатлением. – Так вот, запросто с санями…
– Лешка, ты энто… ступай на отдых, – заботливо произнес Никита. – День выдался трудный. А Потапыча я сам навещу. Вот Ульяну до дома довезу, а после и к нему наведаюсь.
– Добро. Тогда пошел я, – согласился Лешка, почувствовав себя здесь лишним, и ловко соскочил с розвальней.
Неожиданно его за рукав взяла Ульяна. Он обернулся.
– Спаси Бог тебя, Лешенька, – поблагодарила она его. – Ты смел да отважен.
Молодой кузнец скромно пожал плечами и, опустив глаза, расплылся в улыбке.
– Как ремесло кузнечное? – поинтересовалась девушка. – Небось, тяжко приходиться?
– Ремесло не коромысло, плеч не оттянет, – ответил Лешка. – Ой, постой, Никита… – спохватился вдруг он и шустро полез за пазуху. Вытащив оттуда небольшое кованное изделие, протянул его Жарому. – Третьего дня как Потапыч забыл его в кузнице нашей.
Никита взял изделие в руки и окинул профессиональным взглядом. Им оказалось калачевидное однолезвийное кресало[17], размером в три дюйма, богато орнаментированное мудреными завитками.
– Добрая вещица, – оценил изделие Никита.
– Добрая, да не нашенская. Вернуть надобно. Потапыч, небось, обыскался уже… Ладно, голубки, езжайте.
Никита, дернув вожжи, крикнул:
– Но-о!.. Пошла, родимая!
И розвальни помчались далее. Лешка тяжело вздохнул и некоторое время смотрел им вслед, пока те не исчезли за дальним поворотом.
Глава 4. Обида барича
Барские сани с шумом ворвались в просторный двор усадьбы барина Привольского, которая расположилась на возвышенном месте, на западной окраине села Березники. Двор усадьбы был обнесен высоким, без единого зазора частоколом из заостренных сверху толстых тесанных бревен, плотно скрепленных друг с другом. Во дворе было несколько строений. Сани остановились у господского дома.
За широким массивным столом, при свете сальных свечей сидел пожилой мужчина в расшитой шелком тафье[18] на голове и внимательно читал толстую книгу. Слегка нахмурив густые брови над глубоко сидящими глазами, он сосредоточенно двигал указательным пальцем вдоль строк. Суховатые, бледные губы, которых между рыжеватыми с проседью усами и курчавой бородой почти не было видно, негромко, по слогам произносили слово за словом. Это был Иван Савельевич Привольский.
Вечерний покой и тишину прервал его сын Матвей, который шумно, запыхавшись, появился на пороге господского дома. Он был дико зол и растерян.
– Клавка… квасу подай! – недовольно буркнул Матвей сенной девке.
– Худо выглядишь. Аль приключилось чего? – поинтересовался отец, неохотно отрываясь от чтения. –
Кресало – стальная пластинка для высекания огня из кремня.
Тафья – круглая шапочка, плотно покрывающая голову по маковке, или по темени.