Крест на чёрной грани. Иван Фетисов
Прохора. Отряд отступил. По просёлкам, опушкам перелесков и падям ехали пораженцы, пока не наступило время ночлега.
…Время – за полночь. Разговору не видно конца. В Даниловой груди клокочет тревога:
– Прохор, куды теперича?
– За кордон.
– Куды?! Чужая земля!
– И тут всё родное стало чужим. Душа не на месте – оторвали от корня… Революция… Классовая борьба… Брат на брата, село на село… Что ж тогда человек на земле значит? Не для того же рождаются люди – сводить в могилы друг друга! Не могу это видеть, батя! Не могу!
– Буря утихнет, Прохор. Я так думаю: отыщут люди свою пристань. Не сёдни, так завтра.
– Сыт по горло и тем, что подали.
Данила не спал – сидел на крыльце, выходил за ворота, прислушивался: нет ли погони? Обнаружится – поднимай тревогу да провожай поскорее гостей.
Утро явилось хмурое. По всему было заметно: соберётся первый в этом сезоне снег.
Лошади стояли в ограде готовые в путь. Прохор спросил, какая дорога надёжней. Данила ответил – та, что проходит через Бугровский хребет.
Проводив гостей, Данила с Федосьей насилу успокоились. Кого приветили на ночлег? Супротивников новой власти! Кто поверит, что он не враг новой власти и не виноват, что приютил земляков.
После отъезда случайных гостей не прошло и получаса – затрещала завозня вдовы Аниски.
К её избе сбежались Феопент, Архип и Агафья Багровы, трое Коршуновых – Анисим с Прасковьей да их десятилетний сынишка Федотка. Данила распорядился – кого куда: одних носить воду с Нии, других из колодца.
Федосья далеко ходить не могла, встала с Федоткой поближе, у колодца. Такая беда – каждому надо что-то делать. Колодец глубокий, бадья поднимается тяжело. Федотка помощник робкий, вьётся вокруг шеста, норовит захватить – дотянуться не может. Огонь уже показался над крышей завозни… Ветер с Нии тянет в сторону длинного ряда домов. Федосья торопится, не слышит крика понявшего опасность Данилы – бросить бадью и отойти от места пожарища…
А пламя рванулось дальше, охватило ещё несколько построек, шло и шло, пока не наткнулось на покрытый свежим снегом пустырь.
Федосья еле-еле забрела в избу, легла на кровать и была теперь в судорожном трепете – мучилась преждевременными родами. Возле неё, плача, растерянно стоял Санька. Данила поспешил за бабкой-повивалкой. А в это время уже совсем изнемогшая Федосья сказала Саньке последнее слово:
– Сынок, милый, прощай…
Печаль не вечна. Пережил Данила страшную беду и после находки золота на берегу безымянной речки жизнь его обрела вновь какой-то смысл. Данила повеселел, почувствовал не в теле, а где-то рядом, сбоку неизбывную силу, с нею он вроде связан был нитями, которые не видел ни сам, никто другой. Но Данила-то знал, что нити протянуты и оборвать их может только он сам. Да вот отыскался совсем другой человек – Гришка Безродный, лишил и силы, и чувства радости. Не пошёл бы Данила за вором, если бы не ощутил в душе тоскливой