Крест на чёрной грани. Иван Фетисов
сказал атаманчик, рождён для жизни большой и великой, сильный ты человек и многого добьёшься, если станешь на путь истинный. Не Советы тебе нужны, с ними ты пива-браги не сваришь. Да и времени для жизни отведено им мало, народились и умрут, похоронят их. Чуешь: со всех сторон наступают, клочья летят от красных шинелей. Неужели не видишь?» – «Вижу, – говорю, слышу: тревожно в мире. Только один умный человек говорил, что слово решающее за Советами. За ними народ потянулся, а кто против, тех мало». – Тогда атаманчик воскликнул: «Не мало их! Тысячи и миллионы. Тысячи – это вот такие, как мы. Миллионы за морями, за океанами. Чуешь ты, Гришка? Не теряй времени…»
За первый бой с красными атаманчик наградил меня именной саблей, а спустя несколько дней я чуть ею не прикончил его. В моё отсутствие (я отлучался по продовольственным хлопотам) отряд обосновался в одном селе. Не буду оглашать его название… Я вернулся в отряд и узнаю, что атаманчик взял грубой силой девчонку – мою двоюродную сестричку. «Ну, держись, гадина!..» – злость во мне кипела от обиды и от бессилия отомстить. Я стал ждать удобного случая. Подвернулся он не сразу, но всё же подвернулся, и я полосанул саблей атаманчика, хотел напрочь снять голову, да чуточку промахнулся, угадал по плечу. Атаманчик остался жив. Я некоторое время в бегах находился, а потом, пойманный, предстал перед ним. «Жить хочешь, Гришка?» – спросил он меня. А кто жить не хочет? Самая последняя тварь и та хочет! Разбойничью выходку твою, говорит, прощу, ежели исполнишь поручение… Так и оказался в твоём доме.
– И кого ты теперя виноватым считаешь, Григорий?
– А пойми – кого считать!.. Перед тобой, конечно, я виноват. Никто другой.
– Ну ладно, хоть тут хватает у тебя совести признаться. Где з-золото, п-пшеница?
– З-зол-ло-ото? Не брал, Данила. Ей-богу! – посмотрел весело. – Брал мешок с зерном – коня покормить в дороге. Мешок по пути оставил. В долине, к востоку отсюдова.
– Далеко?
– От зимовья вёрст пятнадцать…
– Ограбил ты меня. Пшеницу берёг на посев, а ты в снег бросил. Не по-людски так!
– Чево о том бедовать – вырастишь ещё.
– Семя было. Оно дороже золота.
– Хошь – принесу мешок. Найду. Где оставил, помню.
– Не надо. Сам схожу.
Гришка смотрит на Данилу внимательно. Почуял нутром: сам клад из рук своих выпустил.
– Без проводника не дойдёшь, Данила?
– Сказывал же, где то место.
– Мог ошибиться… Пурга мела. Могло только показаться там, а на самом деле осталось в другом месте. Пойдём оба. Чиво добру пропадать.
– Погоди, надо подумать.
Данила тем временем думал о другом. Где взял Гришка столько хлеба? В мешочке у седла осталась маленькая краюха, и ту умчал меринок. Неужели столько хлеба оставил в зимовьюшке какой-то охотник? Загадочно! И тревожно.
– Григорий, откуда у тебя столь хлеба?
Гришка смотрит оторопело, не ожидал такого вопроса.
– Хлеб в зимовьюшке был, Севастьяныч.
– Кто оставил?
– Должно, бывалый охотник…