Последний Хранитель Многомирья. Книга первая. Пока цветёт радостецвет. Светлана Шульга
ему бегать-то? Древнее его и нет никого на все деревни вокруг. Пришлось наварить на всех успокоительного чая, так это хорошо, что еще запасы трав остались. Вот шуму-то было. Всей деревней нашей на выручку Пасечнику побросались, давай пчелоптиц вылавливать. А их сонмы. Еле переловили. Ну, зато меда будет больше обычного.
В круглом отверстии с пририсованными крылышками во входной двери вдруг зашебуршало, и из него в жилище влетел пушистый комок.
– Кто тут ест мед, а Афи не зовет? Там, где Афи, там и мед, а там, где мед, там и Афи! Медик, медик, где мой медик?
– Афи! – вскочил Хомиш навстречу и раскрыл свои лапы для объятий.
– Кьююю, – заверещал комок, – душечка мой Хомиш проснулся! Афи та-а-а-а-ак скучала… Ну наконец-то, Хомиш! Кьююю! – Комок провернулся вокруг себя несколько раз, расточая переливающуюся пыль, и завел пискливым голоском уже что-то бессвязное:
– Кьююю, кьююю,
Радость совью.
Кьююю, кьююю,
Радость соберу!
– Афи, ну не трещи, не трещи! Не время трещать и песни распевать, – замахала лапками мамуша.
– Афи не трещит, – поджала норна хоботок и снова издала звук норной радости: – Кьююю! Афи радуется. А когда Афи радуется, Афи всегда поет.
Это была норна. Точнее сказать, одна из самых болтливых норн. Хотя разве бывают норны не болтливые? Вопрос риторический и не требующий ответа. Поэтому пусть он парит в воздухе, как и Афи.
Норны, мой дорогой читатель, как и пчелоптицы, бывают дикие и домашние. Афи была не просто домашней норной. Афи была личной норной Хомиша. По ее крошечному мнению, это немного возвышало ее над другими крохами, но настолько немного, чтобы ни в коем случае не задело достоинства ни одной другой норны.
Глава 3. Путь в деревню Сочных лугов
День стоял ясный, ни единое даже облачное перышко не нарушало ровное, ослепительно-синее небесное полотно.
Хомиш вышел за деревню, пересек просыпающиеся поля радостецветов. Вздохнул глубоко и огляделся. По привычке помахал лапой рабочим муфлям, что колготились на полях, те ответили ему молчаливыми кивками. Потом поприветствовал далекую-предалекую гордую вершину Радужной горы, что высматривала сквозь облака все свое Многомирье, и шагнул на ровную широкую тропу, пролегающую сквозь зеленую кочковатую равнину.
– Ну и пусть, что бабочки снов были тревожными, – ободрял сам себя вслух ушастый. – Это цветолетье будет знатным, вон и Радужная гора какая безоблачная, и поля радостецветов силу набирают.
Если посмотреть в это время на каждую муфликовую деревню с высоты полета большого глифа, то можно подумать, что каждая муфликовая деревня зажата со всех сторон живым и переливающимся ярко-желтым браслетом. Это они: поля, засеянные радостецветами. После каждого белоземья радостецветы поднимают желто-белые головки навстречу рабочим муфлям и жадно принимают пыльцу с пушистых брюшков егозливых норн.
В такую пору муфли без меры работают и беспечно веселятся. Поют во весь рот, крепко обнимаются