Отдельные аномалии. Юрий Райн
Откатился в сторону. Послушница тихо плакала, приговаривая:
– Учитель, миленький… А вот грибков… Миленький…
«Послушников плодить», – подумал пророк. Он из последних сил поднял руку, попытался щелкнуть пальцами – не получилось, вспотели пальцы – повелел жестом: «Уходи» и снова закемарил.
Очнулся от того же шепота:
– Учитель.
Сказано, однако, было тверже. Пророк в печали повернул голову на зов, посмотрел: да, точно, теперь ученик явился. Ишь как глядит – строго, требовательно.
– Уедем, учитель? – спросил ученик. – Давай уедем, а?
– Учитель… – вторило из-за кустов женским голосом.
Заболела голова, затошнило. Пророк повторил жест: «Уходи» и закрыл глаза.
Был шорох шагов, возня в кустах, взвизги и шлепки, стоны и короткий вскрик.
«Вместе кончили», – оценил пророк.
Потом – снова шорох шагов, дальше и дальше, и вот все совсем стихло.
Он в изнеможении утер лицо бородой, яростно поскреб ее, взглянул на килеватого девятикрыла – сидит, вроде как спит.
Пророка вырвало. Он уставился на плохо пережеванные и вовсе не переваренные кусочки грибов. Сфокусировал зрение. Пришел в себя. Подумал зачем-то: «А жизнь – она где-то там», Мягко, как в лучшие годы, вскочил на ноги, коротко разбежался и прыгнул на спящую сволочь.
Сначала он оторвал три крыла, выстроившихся по хребту. Затем, весь в черной крови, ухватил, крутанул и выдернул киль. Тварь, ставшая шестикрылой, прекратила истошно визжать, слабо клекотнула и умолкла.
Пророк отпустил ее и промолвил:
– Серафим, йо!
– Серафим, йо… – отозвалось изувеченное существо и испустило дух.
«Ура», – неуверенно подумал пророк.
Зачесались лопатки, а потом зачесалось ниже, и еще ниже. В шести местах.
– Ну и то, – громко возгласил пророк. – Хоть в шести, а не в девяти. И в жопе не чешется.
«И пох», – сказало оно само себе.
«И пох», – себе само оно сказало.
Зажужжало и полетело.
Чужие свои
Exit
Воняло. Не то, чтобы непереносимо. В смысле – не так уж сильно. И не сказать, чтобы совсем уж отвратительно. Воняло слабо и, если чуть-чуть извратиться, даже, может, и приятно – сладковато так, самую малость гнилостно.
Впрочем, нах-нах такие удовольствия.
Главное – что воняло непрерывно. Никакого спасу. Совершенно изнурительно.
Вадим сморщился, оторвался от клавиатуры – все равно ни фразы написать невозможно, – встал, подошел к окну, нервно распахнул его. В комнату хлынул морозный воздух. Вадим пыхнул зажатой в углу рта сигаретой, затянулся, выдохнул в окно, поежился. В голове снова возникли какие-то слова. Он метнулся к столу, принялся переносить слова на монитор.
Вскоре запах вернулся, несмотря на холод.
Черт, подумал Вадим. Черт. Что за наказание. Забил на все, остался после выходных на даче, думал неделю провести в творческом, сука, экстазе – он всегда смущался пафоса