Берег Турецкий. Жить счастливо не запретишь. Александр Соболев
главное, не переживай. Тебе сейчас нельзя.
– Хорошо. Спасибо, Петр Фомич. Дальше я сама.
Катя отпустила руку тестя, и поплелась домой. Хотела добиться справедливости, но не получилось. Она не понимала, за что такое отношение? Она же честно и искренне любит Алексея? Неужели Вера Никифоровна не видит? Не может такого быть, чтобы Леша завел новую женщину? Зачем мать Алексея так нагло врет? Чем Катя не хороша для ее сына?
Расстроенная Катерина пришла домой и закрылась в своей комнате. Проревела до вечера. Не поужинав, заснула, уткнувшись в мокрую от слез наволочку.
Рано с утра написала еще одно письмо Алексею и опустила конверт в почтовый ящик в городе. В письме, Катя слезно умоляла парня написать письмо. Она больше не может жить в неизвестности! Две мучительные недели прошли, но ответа Катерина так и не получила.
Нельзя сказать, что в деревне только и говорили про Катькину беременность. Но завистливые и жадные до чужого счастья или несчастья люди попадались. Катя много додумывала внутри и стеснялась ходить по деревне. Больше времени оставалась дома, занимаясь семейными делами и огородом.
Видя мучения дочери, в переговорщики подался Виталий Петрович. Надел выходной пиджак, взял литровку самогона и после обеда в субботу направился к дому Уваровых. Вера Никифоровна на порог не пустила непрошенного гостя. Но Петр Фомич, увидев топорщащуюся в боковом кармане пиджака бутыль, вышел на улицу и пригласил односельчанина в баню.
Там и состоялись переговоры глав семейств, который пытались решить участь молодых. Пытались-пытались, но не решили. Самогон, правда, выпили. Закуски взяли с собой маловато, потому Виталий Петрович вернулся домой сильно под градусом. Язык и ноги заплетались, домочадцам ничего рассказать не смог. Хотя пытался.
На утро, немного похмелившись, поведал Кате и Надежде Ивановне, что дело вряд ли выгорит. Мать Алексея настроила все семейство против их дочери. Похоже, написала Вера Никифоровна сыну что-то страшное и непотребное. Леша не обрадовался беременности Кати и не торопится признавать ребенка. Жениться тоже не собирается. Обиделся он на Катю сильно. Даже письма не желает писать.
– А мне что делать? – устало спросила Катя.
– Думать головой надо было, – мудро, но поздновато поучил батя, – короче, девки, дело в следующем: надеяться нам в этой беде не на кого. Только на себя. Потому рожаешь, Катька. Ростим и воспитываем ребятёнка сами. Вернется Алешка из армии, тогда и поговорим. Надь, налей еще пятьдесят грамм, голова раскалывается. Сил моих нет.
– Обойдешься, – отшила мать, и отнесла бутыль в кладовку, – иди навоз у поросят чисти. Там тебе и полегчает.
– Надя! Сжалься! – взмолился глава семейства, – что ж ты за человек-то такой?
Мать посмотрела грозно на мужа.
– Гулять и горевать некогда, – подвела итог Надежда Ивановна, – работа лечит. И тебе, Катенька, тоже дело найдется. Иди огород прополи. Работа в самый раз для беременных.
– Я поеду к Алексею, – тихо сказала Катя.
– Что? –