Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник). Мэри Рено
воспользовалась изумлением Птолемея и потрусила прочь. Александр, сразу же подхватив поводья, твердой рукой остановил ее. Смущенный Птолемей отвернулся, так и не поднимаясь в седло. Чувствуя, что допустил какой-то промах, Александр сдержанно пояснил:
– Так говорили в караульной.
Птолемей не ответил. Мальчик настойчиво ждал, понимая, что в этом молчании больше размышлений, чем гнева. Наконец юноша произнес:
– Да, они могли так говорить, но никто не посмеет сказать этого мне. И ты не должен. Я убью любого, кто осмелится на это.
– Почему? – спросил Александр.
– Просто так надо, вот и все.
Ответа не последовало. Птолемей с тревогой заметил, что мальчик задет. Он не хотел обижать Александра.
– Послушай, – сказал Птолемей неловко, – большой, взрослый мальчик вроде тебя… если ты не знаешь почему… Конечно, я был бы рад оказаться твоим братом, что тут говорить… дело в другом. Моя мать – жена отца моего отца. Это значило бы, что я незаконнорожденный. Ты понимаешь, что это такое.
– Да, – сказал Александр.
Он знал, что это смертельное оскорбление.
Кто виноват, что мальчик наслушался всякого, отираясь среди мнимых друзей в караульной? Птолемей как брат прямо ответил на неприятный вопрос. Впрочем, мальчик, похоже, полагает, что рождение – результат некоего колдовства, в его голосе можно было уловить смущение. Юноша удивился затянувшемуся сосредоточенному молчанию.
– Что ты молчишь? Все мы рождаемся одинаково – в этом нет ничего дурного, такими нас сделали боги. Но женщины могут ложиться только со своими мужьями, иначе ребенок считается ублюдком. Вот почему тот человек хотел утопить собаку: из опасения, что щенок беспородный.
– Да, – повторил мальчик и вернулся к своим мыслям.
Птолемей огорчился. В те времена, когда нынешний царь Филипп был всего лишь младшим сыном и к тому же заложником, Птолемей много претерпел, но потом он перестал стыдиться своего рождения. Если бы его мать была не замужем, Филипп смог бы признать Птолемея своим сыном, и тогда никто бы не посмел назвать Птолемея жалким или несчастливым. Все зависело от правил; он чувствовал, что обошелся бы с мальчиком нечестно, не разъяснив ему этого.
Александр смотрел прямо перед собой. Его испачканные в земле руки уверенно держали поводья: они занимались своим делом, ум – своим. В шестилетнем ребенке это казалось странным, вызывая смутную тревогу. Птолемей посмотрел на прекрасный чистый профиль Александра. «Копия матери, – подумал Птолемей, – ничего от Филиппа».
Мысль поразила его как удар молнии. С тех пор как Птолемей начал садиться за стол с мужчинами, сплетни о царице Олимпиаде стали доходить и до него. Странная, непокорная, жуткая, дикая, как фракийская менада[13], способная навести порчу на того, кто встанет у нее на дороге. Царь встретился с ней в пещере при свете факелов, на Самофракийских мистериях; он начал сходить по ней с ума с первого же взгляда, еще даже до того,