Иди за рекой. Шелли Рид
что я не решилась обернуться.
– Простите, – пробормотала я, схватила с мойки тряпку и принялась вытирать плиту, добавив с поддельным смешком: – Руки дырявые.
Разговор возобновился. Я перестала понимать, кто что говорит, только разобрала, что один слышал, будто этот парень сбежал из тюрьмы на Юге, рядом с одной из резерваций; другой слышал, что не из тюрьмы он убежал, а из школы-интерната; третий утверждал, что это бродячий вор: обработает один город и едет дальше. Шутили о его боевой раскраске и мокасинах, называли безбожным дикарем и степной крысой.
– Небось давно убрался куда подальше, – сказал Дэвис.
– И прально, – проворчал дядя Ог.
– Скатертью дорожка, – отозвался Сет. – Увижу этого краснокожего еще раз – убью.
– Ну, хватит, – впервые раздался голос папы.
Я услышала, как он положил вилку на тарелку и как отодвинул от стола стул.
– Так, парни, давайте‐ка уже покончим с персиками.
Мужчины шумной толпой вышли из кухни, унося свои жестокие слова и едкий запах и оставив после себя стол, покрытый крошками, тарелками и куриным остовом, обглоданным так чисто, будто здесь пообедали прожорливые стервятники. Дрожащими руками я принялась убирать тарелки и счищать с них остатки. Я пока не могла осознать вероятность того, что Уил, возможно, и в самом деле индеец и что это должно для меня означать, – куда уж там поверить в то, что он беглый заключенный или вор. Ужасные вещи, которые о нем говорили, казались полной ерундой, но, с другой стороны, а что я на самом деле знала об этом парне, кроме того, что он обаятелен, загадочен и силен настолько, чтобы поднять и нести меня на руках так, будто я совсем ничего не вешу.
Стоя на одной ноге, чтобы дать отдых лодыжке, я наполнила раковину и принялась рассеянно мыть посуду, вспоминая, что чувствовала, когда Уил нес меня по дорожке и я смотрела в его добрые пронзительные глаза. Я повторяла в голове его рассказ о том, как он ехал в вагоне с углем, и думала, где здесь, интересно, правда, а где ложь. Мужчины, вероятнее всего, были правы в том, что Уил давно покинул Айолу. И все же.
Я вытерла и расставила по полкам посуду, а потом вернулась в свою часть сада и приступила к послеобеденному сбору. За нашей фермой сухая земля рябила пятнами бледно-зеленой полыни, красных дубов и взъерошенных сосен. Группки желтых тополей колыхались там и тут, как маленькие праздники посреди унылой общей картины склона. Несколько орегонских сосен, расправив широкие темные юбки, возвышались надо всем прочим. Солнце палило что было сил, будто ему не сказали, что лето закончилось. И вот пока я стояла в тени сада, где сердце билось особенно ровно, а чувства как нигде обострялись, интуиция подсказала мне, к счастью или на беду, что Уил никуда не уехал. Не знаю, как я это поняла, но я чувствовала, как он наблюдает за мной, пока я тянулась за каждым мягким спелым персиком, нюхала его и откручивала от ветки. Позже он мне расскажет, как послеполуденное солнце отражалось в золотой листве и присыпало мне кожу желтыми блестками; он смотрел, как я вгрызаюсь в спелый