Комбыгхатор. Александр Кормашов
когда мы снимали совершенно невероятные урожаи: сам-двадцать, сам-двадцать пять. Но даже в бедные годы отец давал знать окрестным людям, что зимою ждет их к себе.
С начала зимы мы мололи зерно на весь год – на тех самых ручных жерновах, на которых дед и братья отца мололи артиллерийский порох. Да и хлеб мы пекли в тех же самых жестяных формах, которые использовали они. Хлеб всегда получался кислый, это из-за пивных дрожжей. На Новый год отец варил пиво. Не ради, конечно, «мела», пивного осадка, этих самых дрожжей. Зимою к нам приезжали гости. То есть, другие люди. Обычно с других речных переправ, находящихся от нас иногда за десятки и сотни верст.
Праздник, который больше напоминал ежегодный совет, шел обычно неделю, и за эту неделю я узнавал больше, чем за весь год. Собственно, я и учился лишь одну неделю в году. За это время я успевал прочитать все новые для нас книги, которые тоже клались «в общий котел», как прочие угощения. Разница только в том, что все угощения подъедались, а книгами предстояло меняться по жребию. Что-то из этих книг я наскоро переписывал в одну из двух своих самодельных тетрадей. Вторая тетрадь отводилась под протоколы ежевечерних «собраний», на которых я присутствовал лишь как писец. Дети и женщины к выражению мнений посредством пива не допускались.
Эти две тетради до сих пор у меня. Иногда я их перелистываю. Слово «боги», имевшее на себе табу, обозначено словом «те», во всех падежах. Иногда мелькает слово «теизм», это значит «вера в богов». Обычно я где-то рядом сажал свои самые жирные кляксы.
Живоедова желчь, служившая мне чернилами, до сих пор нисколько не выцвела. Мне будет жалко, если в мире исчезнет последний из живоедов.
2 ноября 2203, воскресенье
Бог сидел на крыльце, уткнув голову в колени. Из-под черных, свалявшихся в овечьи жгуты волос выбивалась вбок клочковатая рыжая борода. Электрически сияющий нимб невесомо плавал над левым ухом. Бог спал. По его босым, растрескавшимся до крови ногам ползали последние в эту осень мухи. Корявые пальцы вздрагивали. На самой нижней гнилой ступеньке сидела тонкая травяная лягушка и судорожно втягивала дряблый гортанный мешок.
Отец бросил наземь капканы, но гость не проснулся. Более отец не церемонился. Он ступил на крыльцо и тряхнул гостя за плечо. Тот медленно поднял голову и разъял тонкие, прожилковатые веки, предъявив человеку мутные больные глаза. Несильное осеннее солнце глухо завязло в них, не осветив.
– Чей будешь?
– А?.. – в тот же миг последовал слабый, неживой голос.
Гость поспешно встал, оправил на себе грязный хитон, соступил на землю против хозяина и сложил на животе руки. Длинный мешковатый хитон полоскался на нем, как на мачте парус.
Отец же не в пример гостю был очень тяжел и могуч, но немного сильно сутул и чрезмерно покат в плечах, отчего самодельная меховая куртка будто соскальзывала, раскрывая голую безволосую грудь. Говорил он отрывисто, даже