Сезам. Алесь Кожедуб
после войны, еще до того, как ты приехал. Экскаваторщик сломал стену дома, видит, горшок вывернулся. Он вылез из кабины, взял в руки, а там полный горшок золота!
– Брешешь! – стукнул ладонью по столу отец.
– Вот те крест!
Федор Васильевич перекрестился. Между прочим, в отличие от отца, из партии его не выгоняли.
– Вообще-то, у евреев всегда было золото, – сказал отец. – Даже у Калмановича, сам видел.
– Калманович уехал в Свердловск, а тут целый горшок в стене замурован.
Рассказывая, Федор Васильевич большими шагами мерил комнату, в которой нас принимал. Это был кабинет с двумя книжными шкафами, письменным столом, кушеткой, креслом и стульями. Я с любопытством смотрел по сторонам. Когда-то и самому придется вить писательское гнездо. Но для этого нужна как минимум собственная комната. А у нас в Новогрудке две комнаты на четверых в доме для преподавателей техникума.
– Представляешь, схватил он горшок с золотом, – перебил ход моих мыслей Федор Васильевич, – и побежал, не останавливаясь, в Брест!
– Это сколько ж километров? – спросил отец. – Нужно было сесть в поезд и уехать, хоть в Брест, хоть в Лунинец. А там ищи ветра в поле.
– Костя, он же головой тронулся! Целый горшок золота!
Просвиров перешел на крик. Видимо, горшок с золотом повредил что-то и в его голове. Я заложил пальцем правое ухо, оно у меня слышало лучше, чем левое.
«Зачем кричать о каком-то горшке? – подумал я. – Анты из Византии золото возами вывозили. Наверное, и рабынь брали. Или у них не было рабства? У ромеев точно было…»
– Представляешь, до самого Бреста бегом бежал! – снова, подобно варвару, ворвался в стройную фалангу моих мыслей голос Просвирова. – Ни разу не остановился!
– А откуда вы знаете, что он не остановился ни разу? – спросил я.
Просвиров и отец с изумлением уставились на меня. Похоже, они забыли о моем присутствии.
– Так ведь горшок золота в руках, – сказал Просвиров. – С этим не останавливаются.
– А я бы на поезде поехал, – сказал отец. – Из Лунинца прямо во Владивосток. А лучше в Сочи.
Он щелкнул языком. Кажется, Сочи понравились ему больше Владивостока. Мне тоже.
– Костя, какой поезд?! – всплеснул руками Просвиров. – Я в повести так и написал: бежал, не останавливаясь, до самого Бреста!
– Интересно, что он с этим золотом сделал? – посмотрел на меня отец. – Это же еврейское золото. А оно нашего брата счастливым не делает.
Похоже, повесть Федора Васильевича отца абсолютно не занимала. Он всегда был равнодушен к литературе, из поэтов знал одного Есенина. Под градусом мог прочитать наизусть «Черного человека».
– Большая повесть? – уточнил я у Федора Васильевича.
– Девяносто страниц на машинке! – гордо сказал тот. – Полгода одним пальцем клепал.
– Надо было машинистке отдать, – вмешался в наш разговор о литературе отец.
– Это же повесть! – посмотрел на него, как на маленького, Просвиров. – Тут самому надо.
Я с ним был полностью согласен.