Блуждающий костер. Ирина Андрианова
лишь ритуалы, которые помогают мне почувствовать уверенность, – рассуждала она, шагая по вытоптанной тропинке мимо горящего костра (ого, какие дрова сегодня хорошие! До сих пор не погас). – На самом деле мой разум совершенно спокоен. Он знает, что все эти страхи – лишь игра, которым воображение себя развлекает. Но, когда дело доходит до удовлетворения серьезных потребностей тела – вот, например, как сейчас, когда мне о-очень нужно сходить «по большому» – он смахивает эту шелуху, как пепел от костра». Свет фонарика упал на желтоватое пятнышко на снегу – это был след от предыдущего выхода Жени, «по маленькому». Вспомнив, как ворчал Димыч перед сном, она поспешно закопала его носком бахила. И тут же обрадовалась: раз она озабочена такими мелочами – значит, шелуха и впрямь разлетелась. «И ведь правда – ничего же такого нет! Вот я иду, иду, и совершенно не чувствую никакой тревоги. Вот «пилорама», где парни разделывали дрова. Все утыкано следами ног и усеяно опилками. Лес освоен людьми, а значит, здесь больше нет места страху. Вся штука – только в отсутствии фотонов света. Сейчас их нет, а завтра утром будут. Но пространство-то от этого не поменяется, верно?» Женя чувствовала, что надо все время говорить, пусть и про себя. Человеческая речь, пусть даже звучащая у нее в голове, отгоняла прочь все нечеловеческое. Если подумать, то в мире почти не осталось укромного уголка, где природа может спастись от двуногих, пустилась она в философские размышления. Человек подчинил себе все, проник в самые заповедные края. Это, вообще-то, очень печально. Так может, надо дать природе возможность высказать себя хотя бы тоненьким писком этого первобытного – даже не страха, а так, декоративного страшка – и тем уважить умирающего? Нет, пожалуйста, я не против. Я должна тебя бояться? У-у-у, я очень боюсь. Я просто в панике. Ты довольна, природа? Ну вот и хорошо, и живи спокойно. Отдыхай, пока очередные толпы двуногих не пришли сюда, чтобы уничтожить тебя…
После пилорамы следов не было, и Жене пришлось тропить самой, погружаясь по колено в плотную, подмерзшую за вечер снежную толщу. Она подумала было присесть прямо тут, но решила, что наличие тропы может соблазнить и других выбрать это место своим туалетом. И, хотя на последствиях оного не будет написано, что они принадлежат именно Жене, одно воспоминание о брезгливом димычевом лице заставило ее продолжить путь. Еще наткнется, еще скажет что-нибудь. Фонарь освещал пологий подъем наверх. Ну да, кажется, она еще при свете заметила, что за лагерем лежит длинный холм. На нем красиво кудрявились кроны сосен. Но сейчас она видела только шершавые стволы, искрившиеся заморозком в голубом электрическом луче. «Разве можно бояться того, что жалеешь? – продолжала витийствовать Женя. – А природа нынче достойна именно жалости. Ее вырубают, застраивают, отравляют. Она – как лежачий больной. Вот, например, эти сосны, – она обвела вокруг себя фонариком, по очереди осветив строй стволов, – разве можно их бояться, если они, по сути, уже не жильцы? Ну, понятно, не сейчас, но лет через пятьдесят-сто