DUализмус. Трава тысячелистника. Ярослав Полуэктов
сродни бесшабашным забавам вагантов; третьи – мерилом нравственного упадка общества и совершенства его – Никодимовского – адюльтера. По крайней мере, так казалось окружению. А Никодим успешно поддерживал заблуждения общества.
Все прежние кликухи и прозвища что-то да выражали, и все были одно хлеще другого.
А тут, на заводе, видимо, не долго соревнуясь в изысках, вдруг окрестили скромно и без претензий – просто Никодимом.
Поэзия у людей с возрастом умирает.
Вот уже последних лет пятнадцать как он – Никодим. Никодим и все тут. Никодим? – что это за имя? Может это кличка пса, котёнка, упрямого козлика на мостках судьбы, название Ноля, безлюдной площади, рынка с дурной славой, дешёвого вакантного места в книге судеб? Полугородское, полудеревенское, ничего не говорящее, ничего не подчёркивающее, какое-то обыкновенное, бомжеватое, серое, несолидное имя – удар бездушного клерка истёртой печатью по свидетельству о перерождении, как результат первого же, необдуманного кем-то порыва имянаречения.
Словом, Никодим Генрихович был чрезвычайно зол на весь последний, окружающий его подвластный народ, придумывающий такие невыразительные прозвища – считай второй, народный паспорт на долгие времена вперёд. И была бы у него такая возможность, засунь его в боярские времена, – он, пожалуй, высек бы всех горе-шутников из этого самого народа, «выскреб бы натурализм», верхоглядство, а зачинателя, автора прозвища – знать бы ещё имя окрестителя – попросту бы высоко поднял в звании – то есть с удовольствием вздёрнул бы к перекладине, вознёс ближе к небу.
Так китайский император «похвалил» некоего мандарина за излишнее старание при неумелой каллиграфии.
Но своему народу, как говорится, виднее. Видимо, не всё так было запущено: в строгости Никодима Генриховича упомянутый злословящий, гадкий, подлый народ находил и маленькие человеческие слабости, и хорошо замаскированные, но на поверку огромные бреши, с соответствующими изъянами и философским или иезуитским объяснением каждого из них.
Пунктуальность и обязательность – вот что стало его военным кличем, фишкой, фигой, которую он носил в кармане, начиная с детсада, мучая и стращая ею друзей по горшку, подруг—чаёвниц, безмерно любящих родителей, бросающих его по этой бухгалтерской причине нелюбящих сожительниц, сереньких соглашательниц – жён, мудрых и не очень преподавателей, слабохарактерных начальников и даром никому ненужных, посмеивающихся за спиной в кулак подчинённых.
И, болтают, именно такое грозное немецкое словосочетание «пунктуальность и обязательность», набранное сорок восьмым кеглем, верховодило скучнейшим наполнением его дипломной работы, нарушившей от пошлой несовместимости указанной выше пунктуальности с художественным формотворчеством гуманитарную, болотообразную – с лёгким запашком машинного масла – институтскую благодать.
– В пунктуальности –