Данте. Дмитрий Мережковский
любовь:
смертное может ли быть таким
прекрасным и чистым?[24] —
как начинает петь совсем иную любовь к «Даме-Камню», Donna Pietra:
...О, если бы она, в кипящем масле,
Вопила так из-за меня, как я —
из-за нее, – я закричал бы ей:
«Сейчас, сейчас иду к тебе на помощь!»
...О, только б мне схватить ее за косы,
Что сделались бичом моим и плетью, —
Уж я бы их не выпустил из рук,
От часа третьего до поздней ночи,
И был бы к ней не жалостлив и нежен,
А как медведь играющий, жесток!
И если б до крови Любовь меня избила, —
Я отомстил бы ей тысячекратно;
И в те глаза, чье пламя сердце мне
Испепелило, я глядел бы прямо
И жадно; мукой бы сначала – муку, —
Потом любовь любовью утолил[25].
«Данте-поэт лежал однажды с блудницей», – так начинается гнусный и кощунственный анекдот XVII века[26]. Этого не было? Может быть, и не было, но могло быть. Если и не было в действительности, а было только в нечистых желаньях и помыслах, то это, пожалуй, еще хуже.
«Это было мне так тяжело, что я не мог вынести», – вспоминает Данте о борьбе этих согласно-противоположных мыслей и чувств. Но, кажется, он ошибается: в иные минуты, часы или дни жизни, он это не только отлично выносит, но это ему и нравится: сладостно мучается сердце его неутолимой жаждой этих раздирающих его противоречий.
Пестрая, гладкая шкура Пантеры нежно лоснится под утренним солнцем, и светлые пятна чередуются с темными так, что смотреть на них приятно. Нравится ему это смешение светлого с темным, небесного с подземным, – полета с падением. В ласковом мяуканье Пантеры слышится: «Бросься вниз, – с выси духа в бездну плоти, и Ангелы – или демоны – понесут тебя на руках своих, да не преткнешься о камень ногою твоею». Это и значит: падение – полет.
«Вынести я не могу», – говорит Данте и, от страха или от стыда, недоговаривает. «Вынести я не могу», – говорит духовный близнец Данте, или из XIII века в XIX-й «перевоплощенная душа» его, Достоевский, и договаривает, устами Дмитрия Карамазова: «Вынести я не могу, что иной, высший даже сердцем человек, и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто, с идеалом содомским в душе, не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек... я бы сузил... Что уму представляется позором, то сердцу – сплошь красотой... Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут»[27]. В этой «исповеди горячего сердца» Дмитрия Карамазова не узнал ли бы Данте своей души?
Кроме старшего друга-обличителя, Гвидо Кавальканти, был у него и младший друг, ровесник, сосед, брат будущей жены его и, кажется, товарищ всех его любовных похождений за «девчонками», Форезе Донати. Как-то друзья жестоко поссорились, но ненадолго, судя по тому, что снова встретились, как лучшие друзья, на шестом уступе Чистилищной горы, где, года за четыре перед тем умерший Форезе, искупая грех обжорства